Рассказы о веселых людях и хорошей погоде (илл. Медведев) - [8]

— Пусть над тобой все ребята смеются. А я тут при чём? Я ещё не свихнулся и не спятил. Выдумали ещё!.. — Он слизнул осевшую на губы белую пыль и сплюнул.

— Знаешь, как я волнуюсь, — сказал Валерка. — Тебе хорошо, ты толстокожий… Ты хоть что-нибудь чувствуешь?

— Чувствую… Спина чешется. — Ещё Рэмка чувствовал голод. — В следующий раз хлеба возьму, — решил он, усаживаясь рядом с Валеркой.

Запах извёстки сушил горло. Рэмка угрюмо разглядывал крашеные двери, почтовые ящики, таблички над электрическими звонками и странную надпись на листке картона: «Толстопятовой стучать». Кто-то добавил под ней другую: «Только не громко!» Потом Рэмка сообразил, что Толстопятова — это Катина мама. Почему к ней нельзя стучать громко и вообще зачем стучать, когда можно звонить? И чего это люди так любят надписи? Стену испортили. Рэмка опустил голову. Ему очень хотелось уйти.

Вдруг Валерка толкнул его локтем.

— Идёт!

Катя шла по двору и что-то про себя напевала. Она вообще напевала часто. Платье на ней голубое, с вышивкой по подолу. В косах два больших банта.

«Красивая, — тоскливо подумал Рэмка. — Вот ведь какая, специально бантов понацепляла».

Валерка соскочил с подоконника, расправил рубашку, пригладил волосы, потом снова сел, покусал ноготь.

— Что делать, Рэмка?.. Может, удерём, а?

Рэмка ещё раз сплюнул на чистый кафель.

— Была бы моя воля, я бы ей влепил парочку шалабанов, — пусть с нашего двора убирается. А то ходит тут с бантами…

Валерка опять соскочил на пол.

— Рэмка, а что я ей скажу?

— Девчонки испугался! Да я ей хоть что скажу. Хочешь?

— Я сам, ты всё испортишь.

Первым перед Катей предстал Рэмка. Он оглядел её исподлобья, сказал:

— Стой! — и поддал ногой кусок кирпичины, забил его в лунку под водосточной трубой.

Валерка вышел из-за его спины. От волнения он закатал рукава.

Катя попятилась.

Рэмка по привычке ухватил её за косу.

— Стой, тебе сказано.

Валерка начал разговор:

— Катька… — Он хрюкнул от волнения, побагровел. — Катька…

Девочка подняла на него синие испуганные глаза, всхлипнула:

— Я же вам ничего плохого… — и бросилась наутёк, оставив в Рэмкином кулаке белый шёлковый бант.

— Это всё ты! — прошипел Валерка, надвигаясь на товарища. — Это ты её напугал. Отдавай сюда бант!..

— На, подавись. — Рэмка швырнул ему свой трофей.

* * *

Родители бывают разные. Одни отнесутся к потере банта спокойно, другие поднимут шум и гвалт на весь дом. Которые из них лучше, судить детям, когда дети вырастут.

Рэмка и Валерка сидели в ванной. А в комнате сидела Катина мама. Что она говорила Валеркиным родителям, мальчишки не слышали.

Лишь когда Катина мама уходила, до них отчётливо донеслась её фраза:

— Имейте в виду, это всё улица. Вы ещё будете проливать горькие слёзы.

Валерка выкрутил лампочку в ванной. Он поступил осмотрительно, потому что в коридоре раздались шаги отца, затем послышался стук в дверь.

— Валерий, открой.

— Не могу, — сказал Валерка, — мы карточки печатаем.

— Хорошо, — сказал отец с многозначительной интонацией. — Когда кончишь печатать, зайди ко мне.

— Хорошо, — откликнулся Валерка.

Рэмка молчал — чего ж тут хорошего. И ещё не известно, в какую квартиру пошла Катина мама — в свою или в Рэмкину.

— Что будем делать? — прошептал Валерка, наклоняясь к его уху.

— Терпеть. Тебя первый раз дерут, что ли?

— Да я не о том. — Валерка сдержанно засопел. — Я спрашиваю: что теперь с Катей делать? Теперь она к нам и близко не подойдёт. Давай знаешь что? Давай напишем ей письмо. Ты стихи умеешь сочинять?

— Ещё чего? Тебе нужно, сам и сочиняй. Ты влюблённый.

Валерка покорно уселся на край ванны, закатил глаза и зашевелил губами.

«Надо же, — усмехнулся про себя Рэмка. — Я бы ей написал, я бы сочинил: „Повернись пять раз винтом, подавись своим бантом!“»

Рэмка засмеялся.

Валерка поёрзал на ванне.

— Перестань, с мысли сбиваешь. — Он ещё больше закатил глаза. Наконец сказал: — Вот. Слушай.

Здравствуй, Катя!

Шлём к тебе с приветом

И с поклоном низким до земли.

Мы тебя всё время звали Катька,

А теперь вот Катериной назвали.

Валерка снова наклонился к Рэмкиному уху.

— Это только начало. Самое главное будет дальше.

Рэмка фыркнул.

— Я ей так поклонюсь, что все банты растеряет. Сам можешь кланяться, а меня не припутывай! И вообще стихи твой барахло.

— Ты и таких не можешь, — обиделся Валерка. — Я классик, что ли?

— Не классик, так и не берись.

Валерка вспылил. Он вскочил с ванны и закричал:

— Ты виноват, ты! Ты Катьку за косу схватил…

— Так, значит, — прошипел Рэмка. — Ну и ладно, ну и катись к своей Катерине и кланяйся ей в ножки!

Рэмка в сердцах хлопнул дверью и ушёл домой.

* * *

Рэмка дал себе слово ни за что не подходить к Валерке первым, не искать примирения, не здороваться даже. Ему казалось, будто отняли у него что-то важное и ценное и отдали другому.

Рэмка сидел на барабане с бронированным кабелем и старался отколупнуть кусочек изоляции. Электрики тянули кабель к исследовательскому институту, а может быть, к новой станции метро; может, к строительству кинотеатра с круговой панорамой. Куда — никто из ребят толком не знал. Кабель был обвит толстой стальной лентой, а сверху покрыт смолой.

«Проколупаю дырочку, тогда Валерка сам ко мне подойдёт и прощения попросит», — думал Рэмка, хоть и знал отлично, что кабель не расковырять даже ножом.