Рассказы о Вадике и Жене - [8]

Нина Матвеевна ни слова не говорила Вадику, а все Жене: надо внимательнее относиться к соседу; быть ему старшей сестрой; хорошо бы каждый день, помогать ему… От этого у Вадика темнело в глазах.

Как только Нина Матвеевна отпустила их, он со всех ног кинулся бежать.

Женя ничего не рассказала дома, но ходила с таким видом, точно знала какой-то большой секрет. Она пыталась подойти к Вадику, но тот отвертывался, не хотел разговаривать.

Назавтра был «музыкальный» день. Вадик отчаянно путал ноты. Фима Фимовна придиралась пуще прежнего, попрекнула за пятно на брюках, как будто он посадил пятно нарочно; словно ей было до этого дело! Если кто-нибудь из ребят пел особенно плохо, она говорила: «Ты поешь, как Вадик Чудненко»… Разве не оскорбительно?

Дома он плохо ел, замечания бабушки пропускал мимо ушей. В самом мрачном настроении пришел в класс и сел вместе с Гребневым.

— Правильно! — похвалил его тот.

Нина Матвеевна, войдя в класс, сразу посмотрела на него, подошла, взяла за руку и молча отвела к Сашеньке Желтовской. В лице учительницы не было ни одной злой черточки, иначе Вадик не позволил бы так поступить с собой.

От всех неудач ему хотелось плакать, и он презирал себя за это.

А все-таки надо было терпеть, учиться и, главное, писать чернилами…

Он смотрел на чистую, без единой помарочки, тетрадь Саши, грыз конец ручки и думал. В голову приходили мрачные мысли.

Он решил, что учиться невероятно трудно, а чистописания ему вообще никогда не одолеть. Точно так же, как злосчастной музграмоты.

А ведь есть, наверное, школы, где не учат чистописанию. Зачем, к примеру, это самое чистописание летчикам или морякам? Музыка им тоже определенно, ни к чему. Вот бы разузнать об этом хорошенько!

Он размечтался о такой необыкновенно приятной школе, в которой можно писать кое-как, простым карандашом, без линеек и строчек, машинально обмакнул перо в чернильницу; с него сползла толстая, пузатая капля, растеклась продолговатой лужицей по странице. Ну вот, пожалуйста!.. Не везет, да и только.

Заметив, что Сашенька поглядывала на него и на кляксу с огорчением и сочувствием, Вадик еще больше нахмурился. «Ха, новости: смотрит жалостным взглядом… Тихоня белобрысая».

В переменку он обсуждал сложившуюся обстановку с Валькой Гребневым. Тот посмеивался, подзадоривал: всюду, мол, ты с девчонками; взял бы да ушел ко мне или — придумал! — нарисовал Сашке рожицу в тетрадке. Подумаешь — чистюля, пятерочница — в пример ставят…

Сказано — сделано!

Они забежали в класс, взяли Сашину тетрадь, нарисовали на двух развернутых страницах огромную, уморительную рожицу, круглую, как блин, с толстым носом в виде картофелины, с глазами-кляксами величиной с пятаки. Валька от удовольствия заливался смехом. Наспех промокнув рисунок, они сунули тетрадь в парту.

На уроке Вадик исподтишка следил, как Саша открывала тетрадь, как у нее от неожиданности и испуга расширились глаза, а нежные щеки залила розовая краска.

Сашенька быстро спрятала тетрадку и достала другую. На реснице сверкнула слеза.

— Ты? — тихо спросила она Вадика.

Он решительно замотал головой. «Пусть жалуется… Ни за что не признаюсь».

…А Сашенька сделала ошибку: она забыла испорченную тетрадку в парте, ее кто-то после уроков нашел и передал учительнице.

На другой день Нина Матвеевна спросила, почему она так безобразно испачкала тетрадь, Сашенька, ярко зардевшись, отрицала свою вину.

— Не ты, так кто же?

— Я не знаю…

Вадик беспокойно оглядывался по сторонам. Было тревожно и неприятно на душе. Ему хотелось, чтобы расспросы поскорее кончились.

— Откуда ж ей знать, Нина Матвеевна, — попытался он защитить соседку, вертясь так, словно в парту кто-то набил гвозди.

— Помолчи. Сиди хорошенько, — сказала Нина Матвеевна, поглядев ему в лицо. — Может быть, ты знаешь?

— Знал бы так… сказал, — буркнул он, опуская глаза.

Учительница ждала. В классе было тихо. Вадику казалось, что ребята вот-вот укажут на него пальцами это он!

Медленно-медленно поднялся Вадик с места и чуть слышно проговорил:

— Я…

По классу пробежал шепот, и опять наступила тишина.

— Так, так, — в глубокой задумчивости, с огорчением произнесла Нина Матвеевна. — Что ж, садись.

Вадик бросил сверкнувший горячим огоньком взгляд в сторону Вальки Гребнева, подождал несколько секунд и сел. Валька не выдал себя ни словом, ни жестом.

4

После этого случая Вадику думалось, что его теперь вызовут к директору, исключат из школы, а если этого не случится, так Сашенька Желтовская и ее подруги будут его ненавидеть.

К большому удивлению, ничего страшного не произошло. Наоборот, Саша перестала его сторониться. Однажды она сказала:

— Молодец, Вадик, не побоялся признаться.

— Что-о?

— Не побоялся про рожицу… Значит, смелый и честный.

— Ну вот еще… Глупости.

А сидеть с Сашенькой было все же плохо: подводила грязь в тетрадях. Саша умела писать с таким необыкновенным старанием, что Вадику становилось не по себе. Букву за буквой выводила Саша, и они выстраивались в ровные, стройные ряды — залюбуешься.

Он пробовал делать так же, но ничего не получалось.

Трудные наступили для Вадика дни. А тут, как на зло, в третий раз подряд вызвали маму в музыкальную школу. Она вернулась оттуда расстроенная, чуть не в слезах. Ей очень хотелось, чтобы сын, Вадик, получил, как она говорила, «музыкальное образование».