Рассказы о пластунах - [13]

— Надо, — настойчиво повторил Кунин и вынул из кармана остатки концентрата. Он осторожно развернул бумагу, взял руку капитана, повернул ее ладонью вверх и насыпал в нее слежавшиеся комочки гречневой каши. Потом помог капитану поднести руку ко рту. Когда Кунин хотел это проделать еще раз, Дорохов воспротивился.

— Ешь сам, — сказал он.

— Я уже ел, — соврал Кунин, — больше не хочу, — и высыпал Дорохову на ладонь остатки концентрата.

Забрезжило утро: в просветах между деревьями побелело небо, в ветвях зашелестел ветерок. Лес словно ожил, наполнился мягкими шумами, справа тонко посвистывала какая-то птица, далеко впереди ей отзывалась другая. Выступили из мрака ближние деревья.

Капитан поднялся и, опираясь на крепкий узловатый сук, медленно пошел по еле заметной тропке, сбивая росу с высоких папоротников. Кунин шел следом.

Через полчаса такой ходьбы Дорохов устал настолько, что уже не мог идти самостоятельно. Кунин закинул левую руку капитана себе на плечи, взял его за поясной ремень и почти понес.

К полудню оба выбились из сил. Кунин выбрал место возле толстой, с искривленным стволом сосны — под ней было сухо и чисто, близко подходили кусты, так что в случае чего в них можно быстро укрыться. Он осторожно снял с плеч руку капитана и хотел помочь ему сесть.

— Не надо, — сказал Дорохов.

Кунин вопросительно посмотрел на него.

— Садиться не надо, — пояснил капитан, — хуже будет. Прислони-ка меня к дереву, я постою немного, а ты посиди, передохни. И надо идти!

Кунин лег на землю, а капитан стоял, опершись на свой сук, прислонясь спиной к стволу дереве. Глаза у него были закрыты. Иногда он сводил к переносью густые, сильно выгоревшие брови, и тогда кожа на щека к натягивалась, точно пергамент, и было особенно заметно, как он осунулся за эти два дня.

Кунину припомнилась последняя переправа. Крутой обрывистый берег, в нем ущельем вырублен спуск к мосту. Моста давно уже нет, он разбит и сожжен, только кое-где уцелели деревянные устои, а сейчас на них положены доски. На них и два понтона. По этим доскам на западный берег пропускают пехоту, повозки и даже легкие пушки. Через каждые пятнадцать минут гитлеровцы стреляют по переправе из орудий и минометов. Иногда слева бьют «фердинанды» болванками.

Тут же, почти у самой воды, в неглубоких окопчиках сидят саперы. Когда мина или снаряд попадает в настил, они бросаются на мост — чинить повреждение. Движение по мосту во время обстрела прекращается, все живое прижимается к береговым откосам или падает в многочисленные окопчики. Только саперы работают. Не закрывая глаз, видит перед собой эту картину Кунин. Трое солдат тащат на мост длинную неструганую доску. Слева нарастает отвратительное шипение. Солдаты втягивают головы в плечи, но не ложатся: впереди, у входа на мост, во весь рост стоит капитан Дорохов. В руке у него тонкий прут — он показывает им, куда нести доску.

Болванка, перелетев мост, падает у берега. Вода и мокрый песок обдают саперов, но они не останавливаются. Дорохов снимает фуражку и ударяет козырьком о колено, сбивая мокрый песок… Вот и тогда он тоже изредка сводил к переносью брови — может быть, подавляя волнение, а может быть, отгоняя усталость: саперы третьи сутки работали на переправе.

Кунин служил с Дороховым немногим более года, но сейчас ему казалось, что он знает капитана давным-давно. И не просто знает, но очень близок, словно родной, ему этот суровый, немногословный человек, которому Кунин привык повиноваться и вверять свою жизнь. Он подумал, что лучше бы его самого ранило, а не капитана, тогда все было бы проще и капитан скорее бы придумал, как им добраться к своим…

Из забытья Кунина вывел голос Дорохова.

— Пора, — сказал он, — отдохнули, и хватит.

К концу дня они вышли на край леса. Впереди было картофельное тюле, а за ним, у подножия длинного, невысокого холма, тянулась деревня. Дорохов и Кунин расположились в кустарнике на опушке и принялись наблюдать. Перед ними была обычная польская деревня, но, странное дело, она словно вымерла — ни дымка над трубами, ни одного человека на улице. И ни одного звука не долетало оттуда.

Небо, над головой загроможденное крутыми белобокими облаками, на западе расчистилось, и деревню осветило желтое закатное солнце. Лучи его кое-где отразились в окнах, легли ни желтые скошенные полоски за хатами, осветили стоявшую на холме ветряную мельницу. Почерневшая от дождей и ветров, с неподвижными побитыми крыльями, старой нахохлившейся птицей стояла она над безмолвной деревней.

— Подозрительная деревенька, — сказал Кунин.

— Да, странная, — согласился Дорохов.

— Схожу-ка я до крайней хаты, разведаю.

— Подожди, скоро темнеть начнет, тогда и пойдешь.

Как только стало смеркаться, Кунин отправился на разведку. Он быстро достиг крайней хаты, заглянул во двор, зашел внутрь дома — никого. Так же пусто было и в следующих хатах. Кунин вышел на улицу и не таясь пошел по ней, держа автомат наготове. С двух сторон темными маленькими окошками, еле видными из-под низко нахлобученных соломенных крыш, смотрели на него избы. От этого безлюдья и безмолвия Кунину стало не по себе. Он свернул влево, вышел на огороды, постоял, прислушиваясь.