Рассказы о любви - [27]

«Рассказ автобиографический?» — поинтересовалась она.

«Как и мои остальные», — ответил он.

А потом выяснилось, что она в два раза моложе, и разница между ними составляет четверть века.

Карабель жил в Москве, она — в Ялте. Но неожиданно завязалась переписка, и через неделю у обоих вошло в привычку читать длинное письмо, чтобы писать ответ, который был ещё длиннее. Это придавало жизни таинственную значимость, и они стали размечать дни электронной почтой. «Родители воспитывали меня тургеневской девушкой, — писала она. — Одно имя Ася чего стоит, в нём слышится девятнадцатый век…» Но до девятнадцатого века Асе было далеко. В третьем письме она перешла на «ты», в пятом её любопытство уже не знало границ.

«Чем ты занимаешься?» — спрашивала она. И Карабель, уставившись в тускло мерцающий монитор, вдруг понимал, что стареет, проводя годы в пустоте. А потом вспоминал детство, растрескавшийся гардероб с отцовскими пиджаками, овальное зеркало в прихожей. Но гардероб давно выбросили, а зеркало разбилось.

Продираясь сквозь бесконечные «смайлики», Карабель видел по ту сторону экрана юную девушку, разглядывающую мир сквозь лупу своего «я».

И прощал ей то, что не простил бы ровеснице.

Жизнь длинная, а умещается на кончике пера. К двадцатому письму Асе стало казаться, что она знает Карабеля тысячу лет.

И тысячу лет жалеет.

«Вы даже не представляете, — откровенничал он, — как иногда хочется сменить имя, прошлое, привычки, уехать в чужой город, где тебя никто не знает, где живут безразличные тебе люди, затеряться среди них, забыть свой никчёмный, как у любого, опыт…»

А отправив письмо, ловил себя на мысли, что уже давно живёт в таком городе.

Жена по-прежнему жалила Карабеля, будто осенняя умирающая оса. Однако с началом переписки он стал неуязвим, его переполняла тихая радость, которая служила бронёй. Он старался быть ласковым, но жена, будто что-то почувствовав, стала мрачной, неразговорчивой…

Ася раз за разом перечитывала «Дождь за поворотом», и ей казалось, что она представляет эту странную семейную жизнь. И ей опять было жаль этого грустного мужчину, так непохожего на её сверстников.

Спустя три месяца она заговорила о встрече. Карабель отказал, испугавшись, что первое же свидание расставит всё на свои места. Но однажды в зеркале увидел мужчину, который скоблил бритвой жёсткую намыленную щетину, и, не выпуская из руки бритву, стал бросать вещи в чемодан. По дороге в аэропорт он беззвучно смеялся и твердил, что, в отличие от безумца, знает, что безумен.

Была ранняя весна, в Москве под раскисшим небом лежал грязный снег, а в Крыму уже цвёл миндаль. За окнами автобуса бугрились ручьи, кипарисы, как спички, подпирали полыхавшие на горизонте облака, а на огромном щите светилось «ЯЛТА».

«Я Люблю Тебя, Ася!» — расшифровал Карабель, и сердце его лихорадочно забилось.

Её адрес он нашёл в телефонном справочнике, долго бродил под окнами двухэтажного дома, но зайти так и не решился. Вместо этого снял номер с видом на море и, растянувшись на узкой продавленной кровати, курил, пересчитывая трещины на потолке. А к вечеру спустился в интернет-кафе и привычно отстучал очередное письмо, в котором не было ни слова о приезде.

Так наступило его бабье лето — сухое, без дождей.

Ночью я листал Библию в одинокой постели, покрываясь холодным потом при мысли о смерти. «Где легли двое, там и Я третий», — переиначивал я Евангелие. О, как мудры были иудеи, приводившие на ложе престарелого царя молоденьких девушек! Один человек лечит другого, один человек крестит другого, один человек любит другого — и оба возвышаются до божественного, высекая искру из холодного, как камень, мира.

Но кто согреет меня? Кто утешит?

Ася в который раз читала «Дождь за поворотом» и не могла представить, как можно жить в таком аду.

Сезон ещё не начался, Карабель измерял шагами пустынную набережную, облокотившись о парапет, долго смотрел на холодное, в барашках море. Потом сидел в приморском кафе, пил чай, слушая неторопливую перебранку официанток, и не понимал, каким ветром занесло его в эту дыру. Случалось, он караулил Асю у подъезда, узнавая в каждой выходящей девушке, а если та была с кавалером, стеснялся своего наметившегося живота, проступивших на руках вен.

Одиночество, как дождь в поле — от него не скрыться, не так важно с кем жить, важно — с кем умирать.

Их роман оставался заочным, однако воображение рисовало Карабелю картины бесчисленных измен. Тогда он считал капли из ржавого протекающего умывальника и дёргал себя за ухо, вскрикивая от боли. Несколько раз он складывал чемодан, но до аэропорта так и не добрался.

И всё же знакомство состоялось. Тёплым весенним вечером, у лупившихся краской дверей он представился брюнетке с раскосыми глазами и крупным чувственным ртом. Не слишком удивившись, та пригласила к себе. Неловко затягиваясь сигаретой, Карабель рассказал Асе про жену, выплёскивая отчаяние, рисовал неудавшуюся жизнь. Он ругал себя — так не завоёвывают сердце молодой женщины — но остановиться не мог. Они сидели на диване, стряхивали пепел в одну пепельницу, как вдруг Ася, смяв сигарету, обняла его худыми, почти детскими руками и, перемешивая дыхание, горячо зашептала: «Я хочу тебя…»