Рассказы о любви - [6]

Ну и что, и с ним будем дружить как соседи. Здесь все в хороших отношениях. Терпят детские вопли на лужайке (лужайка у каждого своя) и вот это, теперешний громкий, пьяный свадебный хор гостей.

Правда, невидимый сосед сбоку все хлопает ставнями на втором этаже. Встает вопрос, а не пригласить ли его? Однако в этом случае придется говорить по-местному, на свадьбе кроме жениха все прекрасно знают этот язык. Но тогда какой смысл в русской свадьбе? Собрались на далекой чужбине зачем? Поговорить по-своему.

На столе икра красная и черная, дешевая и пересланная с оказией, семга и мясо, на десерт сыры: пиршество богов. Но уже все быстро наелись, здесь не принято много есть, все сухие, поджарые. Это не Америка.

Далее: на любой свадьбе вступают в силу чисто родовые, племенные нити, веревки, тянущиеся от предков и связующие разные поколения. Вот и тут: жених прибыл в чужую семью и должен влиться в вереницу отцов-производителей, без которых род немыслим. «Так как!!!» (значительно восклицают подвыпившим хором жены): «Для чего муж-то? Для чего он нужен-то?»

Это вечная песня свадеб, слегка непристойная тема предстоящей брачной ночи.

За пиршественным столом все знают взаимные истории, понимающе кивают друг другу, но не ворошат прошлое, не надо. Не трогайте прошлого! У всех распалась связь времен (что означает, разумеется, простую вещь — предательство бывших любимых). У всех трагические предыстории, не исключая и прекрасных новобрачных, то есть уже случились разводы, распады, измены и т. д.

При этом (о новобрачных): развод родителей для детей всегда трагедия и именно предательство. Но предательство родителей может выражаться еще и финансовым образом, то есть что они бросают своих отпрысков в трудную минуту, не поддерживают их, не кормят, не сочувствуют им.

И через это они прошли. Однако все выживают (кроме тех, кто погиб), и за свадебным столом сидят, можно сказать, именно выжившие после распада люди. Продукты расщепления семей.

Приходится даже думать, что времена вообще должны кончаться, что это их постоянное свойство, то и дело всему копец, крышка!

Цепь времен неизменно и неуклонно распадается, однако наступают новые и новые периоды, люди опять женятся, целуются, строят по кирпичику, карабкаются, кормят детей, затем разводятся (что дети воспринимают как предательство), женятся снова (еще какое предательство) и гонят детей от первого брака вон, и опять расчленяется связь времен так или эдак, так что эти дети угнездовываются где-то в другом месте: один уезжает к бабушке в Кишинев, остается там учиться петь, другая торжественно с проклятиями бежит из материнского дома к своему далекому и любимому отцу в другую державу, а там у этого папани уже третий брак и второй ребенок, и всем руководит мачеха, у которой не угнездишься.

Все идет и идет строительство, тащат соломинки, прутики, связывают своими волосиками, слепляют собственной слюной или еще чем попало, спермой, как-то оно должно продержаться, закрепиться, хоть поцелуями в локоть, в пальчики, в шею, это она, новобрачная жена, его целует, мы на свадьбе, она не отрывает от него взгляда, ежеминутно его теряет, он ее зовет Кунька, она его Мулява, и свадебные гости, женщины, по обычаю зорко вглядываются в его лицо, ищут там что-то, нечто необходимое, затем заключают единодушно: «Я бы тоже на нем женилась», — о эти плотские, пошлые, невинные словесные утехи, платонические скабрезности тех, кого называют увядшими (но они только внешне увяли, свадебные женщины, а внутри себя они не знают возраста, ум их не стареет, до маразма и забывчивости далеко, стало быть, сознание ясное, свежее, зоркое на мелочи, но не сказать чтобы юное).

А вот юное сознание, в отличие от зрелого женского, ничего не понимает, что и видно на примере невесты: попросту инстинктивно, вроде муравья или травинки, это сознание тянется к пище, свету, теплу, к защите, задирает для совокупления что там имеется, пестик, тычинку, дырочку, ждет наслаждения, клонится под тяжестью плодика, а понятия о будущем никакого, предусмотрительности ни на грош, ничего, никого не щадит, совершает немыслимые по цене переговоры через океан, плачет по телефону матери, причем быстро просит ей перезвонить, жалуется, что денег нет, а сама клянет, обвиняет, требует, не кладет трубку, так что потом мать не в силах будет заплатить по счетам, и дочь заплачет, услышав очень скоро равнодушный голос автоответчика, и никто не поднимет трубки…

А вот уже история молодых: оба прошли через распад времен, одна любила одного, другой другую, эти другие покинули гнездо, оставив тех в одиночестве. И она рыдала, просила, жаловалась, а он не рыдал, не просил, ничего не говорил вслух, но тоже остался ни с чем. Их покинули.

И вдруг они посмотрели, оставшиеся, друг на друга и слетелись, слились воедино, нашли утешение хоть какое-то, два отщепенца, два прекрасных отброса, отринутые своими любимыми как падаль, покинутые.

Свадебный хор все примечает, как они цепляются друг за дружку («Посмотрите! Посмотрите только!»), но молодой муж как-то тоскует, явно уходит от гостей, уклоняется (что ли они ему немного осточертели?), и молодая жена его ищет по всему дому, выводит как доказательство опять и опять на лужайку, напоказ хору собравшихся, целует его руку, локоть, как уже было сказано, покрывает мелкими материнскими поцелуями свое, мужнее, ей теперь принадлежащее по праву, лицо. Он согласен, да. Он нежно окликает ее, Кунька, они одни в этом стане старых отребий, когда-то тоже выброшенных из гнезда; но, заметим, только такие и завоевывают пространство, вышибленные скитальцы, зацепляются за беседу в самолете, за приглашение, за диванчик, за одну ночевку, за химеру и ничто — и глядишь, и пустили ростки, родили деточек.