Рассказы о любви - [93]

Тут молодая дама справа, с которой я еще не обмолвился ни единым словом, неожиданно повернулась ко мне и предложила своей изящной и гибкой ручкой половинку очищенного апельсина. Я поблагодарил ее, взял предложенную половинку, и у меня стало необыкновенно радостно и приятно на душе, и я подумал, что чужой человек вряд ли мог стать другому ближе более приветливым способом, чем этот, такой простой и прекрасный — предложить апельсин. Я только теперь обратил внимание на соседку справа — ею оказалась элегантная нежная девушка такого же роста, как я, может быть, чуть больше, с хрупкими формами и узким прекрасным лицом. Такой она мне показалась, во всяком случае, в тот момент, потому что позднее я заметил, что хотя она и была изящного телосложения, но тем не менее сильной, очень живой и уверенной в себе. Как только она встала и прошлась вдоль стола, у меня тут же исчезло ощущение, что эта хрупкая особа нуждается в защите, потому что в ее походке и движениях чувствовалась девушка со спокойным характером, гордая и самостоятельная.

Я с признательностью съел половинку апельсина и постарался сказать девушке вежливые слова, чтобы показать себя в высшей степени порядочным человеком. Потому что меня вдруг охватило подозрение, что она могла меня видеть до этого во время моего тупого и молчаливого поглощения пищи и посчитать за невоспитанного типа, склонившегося над тарелкой и забывшего за этим занятием про своих соседей по столу, или за оголодавшего, что было бы для меня крайне неприятно, поскольку до отчаяния точно соответствовало действительности. Тогда ее очаровательный дар терял свой простой смысл и превращался в игру, а может быть, даже в насмешку. Но мое подозрение было необоснованным. Во всяком случае, фрейлейн говорила и двигалась с непринужденным спокойствием, отвечала мне с вежливым участием и не делала ничего такого, что бы показывало, что она принимает меня за лишенного всякой культуры обжору.

Однако беседа с ней давалась мне нелегко. Я во многом опережал к тому времени сверстников, что касалось жизненного опыта, но отставал от них по образованию и умению держаться в обществе. Вежливый разговор с молодой дамой, обладающей тонкими манерами, был для меня делом рискованным. Да и к тому же я заметил через некоторое время, что красивая девушка почувствовала мое отставание и стала щадить меня. Это вогнало меня в пот, но ничуть не помогло мне преодолеть мучительную скованность, а только еще больше смутило меня, так что я, несмотря на обнадеживающее начало, впал вскоре в фатальное состояние убийственного упрямства. И когда дама через какое-то время приняла участие в разговорах другого стола, я не предпринял никакой попытки удержать ее для беседы со мной, а просто остался печально сидеть замкнутым и мрачным, тогда как она весело вела оживленную беседу с другими людьми. Ко мне поднесли ящик с сигарами, я взял одну и безрадостно закурил, молча глядя в синеву летнего вечера. Когда вскоре после этого некоторые гости поднялись и отправились, весело переговариваясь, прогуляться по дорожкам сада, я тихо встал, отошел в сторонку и спрятался с сигарой за дерево, где мне никто не мог бы помешать, и стал наблюдать всеобщее веселье издалека.

Согласно своей педантичной натуре, которую я, к своему несчастью, никогда не мог изменить, я злился на себя и упрекал себя за дурацкое поведение упрямца, не в состоянии справиться с самим собой. Так как никто про меня даже не вспомнил, а я не смог найти способа к безобидному возврату к компании, я оставался в своем бессмысленном укрытии примерно полчаса и вышел, несколько помедлив, только тогда, когда услышал, что меня зовет хозяин дома. Меня потащили к столу, за которым сидел директор, я уклончиво отвечал на его дружеские расспросы о моей жизни и самочувствии и вскоре опять вошел мало-помалу в общий круг гостей. Но маленькое наказание за мое поспешное удаление от общества не заставило себя долго ждать. Изящная девушка сидела теперь напротив меня, и чем больше она мне нравилась, когда я подолгу глядел на нее, тем больше раскаивался я в дезертирстве и пытался снова овладеть ее вниманием. Но она была девушкой гордой и, казалось, не слышала моих слабых попыток завязать новый разговор. Единожды я поймал на себе ее взгляд и подумал, что он будет пренебрежительным или капризным, но нет, он был лишь холодным и равнодушным.

Серое и отвратительное будничное настроение, складывающееся из печали, сомнений и пустоты, снова накатило на меня. Я смотрел на сад с нежно мерцающими дорожками и прекрасными пышными кронами лиственных деревьев, на накрытые белыми скатертями столы с лампами на них, фруктовыми вазами, цветами, грушами и апельсинами, на хорошо одетых мужчин и женщин и девушек в светлых нарядных блузках, я смотрел на холеные белые ручки дам, перебирающих цветы, вдыхал аромат фруктов и синий дымок дорогих сигар, слышал веселый и оживленный разговор вежливых и культурных людей — и все это казалось мне бесконечно чужим, не имеющим ко мне никакого отношения и недостижимым для меня, даже запретным. Чужаком, бедным гостем, которого вежливо и, возможно, из сострадания терпели. Я был безымянный, бедный, маленький рабочий человек, который какое-то время питал мечты о том, чтобы подняться в высшее общество и испытать эту сладкую и свободную от житейских тягот жизнь, но уже давно рухнул назад, в безнадежную зыбь беспросветного существования.