Рассказы о любви - [104]

Сильный человек стал слабовольным. Тихо и добросовестно выполнял он работу, приветливо здоровался с мастером и даже Шембеком по утрам, и когда Хаагер проходил мимо, смотрел на него умоляющим взглядом и каждый раз думал, что Хаагеру жалко его и он вот-вот возьмет свое распоряжение об увольнении назад, раз уж он стал таким покладистым. Но Хаагер избегал его взглядов и делал вид, что его тут уже нет и нет навсегда — ни в его доме, ни в мастерской. Только Ханс Дирламм был на его стороне и давал понять смелыми жестами, что ему наплевать на мастера и Шембека и что он не согласен с возникшими обстоятельствами. Но помочь Никласу этим было нельзя никак.

И Тестолини, к которой он приходил вечером грустный и расстроенный, не приносила ему утешения. Она, правда, ласкала его и произносила добрые слова, но и она говорила о его уходе вполне равнодушно, как о деле решенном и неизменном, а когда он заводил речь о ее утешениях, предложениях и планах на будущее, которые она сама же еще вчера рисовала ему, она хотя и не отказывалась от них, но, похоже, относилась к ним не очень серьезно и даже, очевидно, позабыла кое-что из того, что сама говорила. Он хотел остаться у нее на ночь, но изменил намерение и рано ушел домой.

В унынии шатался он бесцельно по городу. При виде маленького домика в пригороде, где он, сирота, вырос у чужих людей и где сейчас жила совсем другая семья, ему вспомнилось ненадолго школьное время, и годы его учебы в качестве подмастерья, и даже кое-что приятное из той поры, но все это казалось ему бесконечно далеким в его прошлом и трогало его с легким налетом чего-то утраченного и ставшего чужим. В конце концов, этот необычный дар сопереживания старому был ему самому не по нраву. Он раскурил сигару, сделал беззаботное лицо и вошел в садик харчевни, где тут же увидел нескольких рабочих с ткацкой фабрики, позвавших его к себе за общий стол.

— Как это понять? — крикнул ему один из сидевших за столом. — Ты ведь готов отпраздновать уход и оплатить нам выпивку?

Никлас рассмеялся и присоединился к компании. Он пообещал поставить каждому по две кружки пива и сразу услышал со всех сторон слова о том, как им жалко, что он уходит, такой милый и любимый всеми товарищ, и, может, он все-таки останется. Он тоже подыгрывал им и говорил, что уходит по собственной инициативе, и хвастался теми предложениями о новых местах работы, на которые рассчитывал. Они спели песню, чокнулись кружками, пошумели, посмеялись, и Никлас впал в состояние деланной громкой веселости, которая не соответствовала его внутреннему состоянию и которой он сейчас стыдился. Но ему тоже хотелось хоть раз сыграть роль бравого парня, и потому он пошел и купил дюжину сигар для всей честной компании.

Когда он снова вышел в сад, он вдруг услышал свое имя, произнесенное кем-то за столом. Большинство из компании были в легком подпитии, ударяли кулаком по столу при разговоре и вызывающе хохотали.

Никлас понял, что речь шла о нем, спрятался за дерево и стал слушать.

Когда он услышал дикий хохот в свой адрес, его наигранная веселость мгновенно улетучилась. С горечью в душе стоял он в темноте и внимательно вслушивался в то, что о нем говорили.

— Дурак он, — сказал один из самых тихих, — но, может, Хаагер еще глупее. Трефц, может, даже радуется, что ему представилась возможность избавиться от этой итальянки.

— Ты плохо его знаешь, — сказал другой. — Он цепляется к человеку как репейник. А такой влюбленный, какой он есть, возможно, даже и не знает, как тут обстоит дело. Может, нам попробовать пощекотать ему немного нервы?

— Будь осторожен! Никлас может рассвирепеть.

— Ах он-то! Да он ничего не замечает. Вчера вечером он отправился с ней гулять и едва только вернулся домой и лег в постель, как пришел Хаагер и пошел с ней в город. Она же ведь всякого принимает. Хотел бы я знать, кто у нее будет сегодня.

— Да с Дирламмом она тоже крутила шуры-муры, с этим юнцом-волонтером. Он, судя по всему, слесарь.

— Или у него денежки водятся! Но про младшего Дирламма мне ничего не известно. Ты что, сам видел?

— А как же! В чулане и один раз на лестнице. Они целовались так, что у меня поджилки дрожали. Парнишка начал, да и она не отставала от него.

Никласу хватило всего выше крыши. С каким бы удовольствием набросился он на них с кулаками. Но этого он не сделал, а просто повернулся и тихо ушел домой.

И Ханс Дирламм в последние ночи тоже спал плохо. Любовные неурядицы, неприятности в мастерской, духота с жарой его мучили, и по утрам он уже не раз приходил в мастерскую с опозданием.

На следующий день, попив наспех кофе и сбежав с лестницы, он с удивлением увидел, что навстречу ему идет Никлас Трефц.

— Привет, — крикнул Ханс, — что новенького?

— Работа на лесопильне за городом, пойдем со мной.

Ханс был удивлен — отчасти из-за непривычности задания, отчасти из-за того, что Трефц вдруг обратился к нему на ты. Он увидел, что у того в руке молоток и маленький ящичек с инструментами. Он взял ящик, и они вдвоем пошли вдоль реки, по направлению за город, сначала мимо садов, потом мимо лугов. Утро было туманное и жаркое, в небесах, похоже, гулял западный ветер, а внизу в долине царил полный штиль.