Рассказы о большом мире - [53]

Навстречу. На колено.

Цветы, кольцо. Зависть в глазах подруг, которую она пила, как я редкие её поцелуи.

Да.

Кортежи, банкеты, пляжи, коктейли.

Крабы, песок, цветы, бессонные ночи.

Секс.

Секс.

Секс.

Я любил, она трахалась.

Я целовал, она позволяла.

А потом…

Сначала я слышал разговоры с подругами по телефону.

Украдкой, сквозь закрытую дверь.

Чуть позже, она уже откровенно, не стесняясь, начала унижать меня перед друзьями.

Сначала тоном, потом прямым текстом.

Я терпел, она наглела.

Да, разговоры были на эту тему. Удерживался от претензий, взывал к пониманию. Всё, чего я добивался – её, звенящий сталью, смех и шантаж.

Любишь – терпи, принимай такой, какая есть, говорила она.

Наглость, если её не тормозить, набирает ход, подобно паровозу.

Ффухх. Ффухх.

Сегодня она придёт поздно. У неё должно быть личное пространство.

Ффухх, ффухх.

Сегодня я задержался на работе и не приготовил ужин – мы не поедем вместе к партнёрам на празднование открытия филиала. Езжай один. Наказан.

Ффухх, ффухх, ффухх.

Она едет на тусовку, затем оттуда в аэропорт и на дискотеку в Казантипе. Не звони, помни, личное пространство.

Ффухх-ффухх-ффухх-ффухх.

Она меняла любовников, я страдал молча, играя желваками и не смея возразить.

Просто боялся её потерять.

Банальщина. Сонный, уставший, вернулся домой не вовремя. Раньше. Снял обувь и замер. Услышал стоны.

Кривым, ржавым мечом резали сердце звуки её блаженства. Блаженства не со мной.

Я остановился у закрытой двери в спальню, подавляя гнев. Не помню, сколько простоял с опущенной головой. Зато помню слёзы. Не плакал лет с пяти, а тут тихо рыдал.

Она никогда не кричала так со мной.

Никогда не шептала мне таких нежностей.

Просто потому, что никогда не любила меня.

Вернулся в коридор. Обулся. Аккуратно, тихо закрыл за собой дверь.

Выбежал на улицу, заставил себя вдохнуть.

Свежий вечерний ветер освежал лицо, сушил слёзы.

Я бродил по улицам, изучая асфальт. Мысли сбивали друг дружку, а потом как-то разом все угомонились. И ничего не осталось. Только пустота. Щемящая боль в груди и полное отсутствие мыслей.

Вернувшись домой, я осторожно окликнул её. Она вышла из ванной, босиком, завязывая пояс на белом халате. Одарила фальшивой улыбкой. Словно нокдаун во время чемпионата. Я встал на цифре семь.

Затем поинтересовалась, почему я выгляжу, как бука. Нет, нокаута не было.

Я проиграл по очкам.

Тихо играл блюз, когда она заснула. Как сейчас помню, «Give me one reason» Трейси Чэпмен.

Состояние аффекта?

Да нет, просто спокойно перерезал ей горло.

Она открыла глаза, когда захлёбывалась кровью, вцепилась в мою рубашку, силилась позвать на помощь.

Я сидел рядом, гладил её по волосам, плакал и пел колыбельную песню.

Ей.

Не моей любви.

Той больше подошёл бы реквием.

Она остывала, когда я, накинув чёрное пальто, спустился вниз.

Осенняя городская ночь плакала листьями, которые падали к моим ногам, когда я шёл покупать тёмно-бордовые розы.

Семьдесят две. Три её возраста.

Sauver la beaute

Sauver la beaute

Ночью, в желтовато-коричневом свете фонарей, она бежала по залитой жидкой грязью просёлочной дороге. Иногда босые ноги попадали в глубокие лужи, которые не желали выпускать их из своих цепких объятий, но не в силах сопротивляться напору, с громким чавканьем, словно полным сожаления, расставались с ней. Грязь, грязь, грязь.

Вокруг. И что самое страшное – в её душе.

Обидеть женщину несложно. Ранимую – тем паче. Поднапрягись – сделаешь ей больно. А они старались.

Наделить красотой, той самой, которую мало кто красотой не сочтёт, впечатлительную, восприимчивую натуру, воспитанную в традициях галантного девятнадцатого века – это не шутка природы, скорее – результат особенного, нестандартного её подхода к созданию людей.

Красивая? Очень красивая? На, получи. Искупайся в похотливых взглядах. Послушай скабрезные шутки, желающих понравиться пролетариев, постарайся проигнорировать сальные словесные изыски интеллигентов, пропускай мимо ушей грязные намёки шефа, да и просто, попытайся отличить, где симпатия к тебе искренняя, а где она выстроилась на банальной похоти.

Точёная, грациозная, изящная. Дар ли это? Или наказание? Эти трое хотели. По-простому, по-деревенски. Что с того, что баба артачится? Эка невидаль – они все из себя целок строят по первости. Ломается она не потому вовсе, что в мутные масляные глаза смотреть ей противно, что запах навоза вкупе с перегаром вовсе не рождает в ней желания, что дико для неё это – пришёл, увидел и… да-да, нет в русском языке такого слова. При всём его богатстве, могучести и великолепии. Матерщина, научные термины и аналоги-эвфемизмы. В общем, не даёт она потому, что не выпила. Выпьет – даст. Вот такая простая логика. Разбудим животные инстинкты вонючим алкоголем самопального производства!

Впереди темнела кромка леса, позади, купаясь в вое собак, огоньками пестрел небольшой посёлок. А бежать по сути было некуда. Ну на станцию. А дальше то что? Туда, откуда приехала спрятаться от этих фальшивых улыбочек и стихов чужого сочинения?

* * * * *

– Катьк, езжай в деревню. Ну вот серьёзно. Нельзя же так.

– Ларк, я ведь любви хочу. Не машины, яхты, острова.

– Все хотят, дурёха. Только вот тебе эти яхты, машины, острова предлагают, а многим нет. Мне вот, например, – и какая-то тягучая зависть во взгляде.