Рассказы - [12]

Он помнил, как бабушка переехала к ним и года два жила — с дедушкой врозь. Тогда говорили — это чтобы его, Егора водить в школу и обратно. Да, первый-второй класс. Может, конечно, так оно и было? Хотя у мамы потом несколько раз проскальзывало, что бабушка с дедушкой хотели уже разводиться.

Во втором конверте были какие-то пожелтевшие документы. Он дотёр руку о джинсы — всё равно стирать — и вытянул себе на колени несколько истрёпанных жизнью листков. Дедушкино свидетельство о рождении, а это? Ещё одно. И ещё. Копии или повторные? Странно, зачем ему столько было?

Четвёртый листок оказался отпечатанным на машинке письмом:

«Гражданину Бойкову Константину Юрьевичу.

Ваш сын, Бойков Ю.К. награждён правительственной наградой за участие в подавлении контрреволюционного мятежа в Венгрии. Прошу сообщить его точный адрес для высылки ему награды. Ответ присылайте по адресу: Полевая почта 25791 командиру части. Командир войсковой части полковник Булычёв».

Это ничего ж себе. Егор откинулся и оторопело уставился на своё отражение в пустом экране телевизора напротив. Награда? Он и не знал, что у дедули есть. То есть, была. То есть, есть. Контрреволюционный мятеж? Да, это так называлось? Что-то он про ту заваруху в Венгрии читал в прошлом году, когда готовился к экзамену. Что там было? Это, кажется, 56-й год?

Егор выбрался из-под альбомов и, споткнувшись о пылесос, пошёл на кухню поставить чаю. Ему показалось, что чайник ещё тёплый, значит, бабушку увезли в больницу недавно, — побежала параллельная мысль, а та, прежняя не отпускала. Пятьдесят шестой, это сколько же было дедуле? Так, он родился, кажется в тридцать… шестом? О, можно посмотреть в свидетельстве о рождении.

А ему никто ничего не рассказывал. Венгрия, значит. Вспомнилась девчонка из параллельной группы. Ребекка или Рената. Кажется, кто-то говорил, что она из Венгрии. Впрочем, может, и нет. Или из Болгарии? Если дело касалось малознакомых людей, Егор никогда ни в чём не был уверен. Все они были для него как бы вдали и размыты лёгким туманом. Глаза большие, а шапка пёстрая, дурацкая. Как раз, когда он уезжал, она встретилась ему в дверях общежития. Регина?

Он заварил чай и с чашкой вернулся в комнату. Развернул листок свидетельства о рождении.

Так в каком же точно году дедушка? Нет, не может быть. Только не в тридцать первом. Егор схватил другое свидетельство, потом третье. Что за… Везде стояли разные даты рождения: 1931, 1934 и 1936. И месяцы разные. Вот, это правильно. 5-е июня, 1936 год. День рождения летом справляли. А что же тогда остальное? Значит, ему было в Венгрии двадцать, а остальное — какая-то липа.

С характерно приоткрытым ртом и глуповатым видом Егор уставился на берёзу за окном и погрузился в расчёты. Если бабушке тогда… и потом… получается, за три года до свадьбы.

— А почему мне этого не говорили?

Отец не был расположен к беседе:

— Не говорили разве? Да ты просто не слышал. Уже в детстве ничего, кроме математики и шахмат не интересовало.

— Ну, в детстве, ладно, а потом?

Снегоуборочная машина раскорячилась поперёк дороги, и отец уже почти начинал нервничать.

— Что потом? Ты не спрашивал, вот и не говорили. Да и вообще сейчас об этом уже не говорят. Считается, нечем гордиться.

— Да, — Егор поёрзал, натянул перчатки, снова зачем-то снял и вернулся: — А что за награда-то?

— Медаль, — буркнул отец, всё-таки выруливая из-под железного ковша.

— А откуда у него три свидетельства о рождении? С разными датами, это что?

Он нахмурился над рулём и отвечал не о том:

— Ты с бабушкой только ни о чём таком. Лучше вообще про деда не надо. Про учёбу рассказывай и улыбайся, а то с тебя станется…

— Да разберусь, — не решив, обижаться ему или не стоит, усмехнулся Егор.

Он всё ждал, когда мама пойдёт укладывать Машу. И не ошибся: отец тут же выпил, обмяк на локте над розовой скатёркой, и его потихонечку приподняло и понесло:

— Вообще-то дед даже мне ничего не рассказывал о Венгрии, — начал он, сиротливо горюнясь.

Егор хотел было кивнуть понимающе, но отец сморщился, отрицая:

— Нет, тогда это считалось подвигом, это было подвигом. Я мог гордиться, что мой отец герой, ранен. Ты и этого, что ли, не знал? Он был ранен в ногу, вернулся, лежал в госпитале. Не знаю, просто не рассказывал мне и всё. Может, он даже как-то об этом по-хитрому и забыл, он умел.

Как бы спохватившись, отец встал и выудил из шкафчика вторую рюмку:

— Помянем деда, Егорыч.

— Я? Ну, да.

Покосившись на дверь, Егор выпил. И опять покосился.

— Бабушка с дедушкой любили друг друга? — спросил он тут же, чтобы не поперхнуться.

Тогда поперхнулся отец:

— Ну, ты даёшь, такие вопросики… Впрочем, — он устало пошерудил в пальцах рюмкой, — впрочем, возраст.

И замолчал.

Как-то неловко было спрашивать, но и молчать или говорить о чём-то другом, об учёбе, например, — тоже, того. Незачем.

— Однажды мама ехала в электричке с работы. В смысле, бабушка, — отец смахнул с бровей какую-то лишнюю мысль. — Лет восемнадцать ей было. Она ж работала тогда после техникума, на электричке ездила в райцентр. Каждый день. И вот по пути — туда или обратно, не знаю — слышит такой разговор. Какая-то женщина рядом жалуется какой-то там своей подруге на своего сына. Такой-сякой, говорит, балбес. Вот, мол, старшая Дусечка, умница, в институте учится в Москве, и всё такое. Его, говорит, тоже звала, а он экзамены не сдал, проваландался, пошёл в армию, отправили на войну. И плачет, всё это рассказывает и плачет. И всё балбесом его и охламоном обзывает.