Рассказы - [18]

В свадебный вечер кофта была на Лишань, а с утра по-летнему пригрело солнце, так что обнову пришлось снять, аккуратно сложить и убрать на самое дно старого сундучка из камфарного дерева — его только и смогла мама дать в приданое своей единственной дочери.

А вскоре Лумин исчез — на долгие годы.

Вот с того самого лета, когда исчез Лумин и в мире что-то переменилось, о чем кофта даже не подозревала, ей и суждено было тихонько лежать-полеживать на дне сундука.

В конце концов Лишань повезло — ей позволили отправиться к Лумину в некую, весьма отдаленную деревню. Перебрав перед отъездом все те вещи, что некогда бережно уложила в камфарный сундучок, она рассталась и с платьем соломенного цвета, и с темно-серым костюмом Лумина, и с белоснежной вышитой нижней юбкой... Со всеми старыми приятелями пурпурной кофты. Разлука с ними угнетала, и кофта почувствовала себя одиноко и тоскливо. А новоселы сундучка, эта меховая безрукавка с резким и заносчивым запахом, да непромокаемые парусиновые штаны, вторглись совершенно бесцеремонно, даже не поклонившись, и показались ей чужими и грубыми.

Но кофту Лишань взяла с собой. Хотя с того самого раза надеть ее так и не довелось. И не только по труднообъяснимым причинам, которые заставляют женщин выбирать тот, а не иной наряд, — просто подошли шестидесятые годы, у Лишань уже бегал малыш, так что одежда, рассчитанная на изящную талию, оказалась теперь не впору.

К счастью, оставался еще кофейного цвета галстук, попавший в сундук до свадьбы и так и не побывавший на шее Лумина, ибо в торжественный день тот повязал себе другой, розовый с косыми полосками. Вместе с сундучком, меховой безрукавкой, парусиновыми штанами, рукавицами, толстой шапкой на вате и, разумеется, с нашим пурпурным нарядом галстук отправился в далекую деревню, и это несколько скрасило одиночество изящной кофты, но оказалось явной оплошностью Лишань. В такой компании галстуку, конечно, было не место.

Летом шестьдесят шестого, еще более жарким, чем предыдущие, как-то вечером, когда вокруг все затихло, Лишань с Лумином открыли камфарный сундучок, вытряхнули содержимое и сразу же наткнулись на галстук.

— Зачем ты привезла эту штуковину? — испугался Лумин, словно схватил не галстук, а змею.

— Да ладно тебе, — каким-то чужим, не своим голосом пробормотала Лишань. — Я найду ему применение... Вот у меня как раз ремешок порвался.

И она повязала галстук на талии. Пурпурная кофта заметила, как содрогнулся ее старый приятель — то ли от радости, то ли от огорчения. Тем временем Лумин увидел кофту:

— Та самая? А с ней что станем делать? Тоже ведь «четыре старья[16]»!

«Какая же я старая? Раз всего и надели! Я прекрасно сохранилась! В камфарном сундуке не может быть моли. Нет, вовсе я не старая и ни к какому „старью“ отношения не имею», — подумала кофта.

— Все равно оставлю ее, — твердо заявила Лишань, и голос уже больше походил на ее собственный, чем когда она мямлила про галстук, превращенный теперь в пояс. — Запрячу так, что никто не найдет.

— Боюсь, не носить тебе ее больше, — успокаиваясь, заметил Лумин и погладил Лишань по плечу.

— ...Оставлю ее. Быть может...

О чем это она? До пурпурной кофты дошло, что ее будущее каким-то образом связано с этим «быть может», но как именно, она не поняла. Для вещицы весом всего в два ляна слишком неопределенное, труднодостижимое понятие.

— Долго не носила, вот и началось тление, — пробормотала Лишань, но Лумин не расслышал.

Не надо тления, пусть лучше «быть может»! — беззвучно молила пурпурная кофта.

Дни шли за днями, и вот к ликующим Лишань и Лумину пришла вторая весна. Они возвратились на прежнюю работу. Вернулось к жизни множество красивых вещей, и множество замечательных нарядов новых фасонов и расцветок, сшитых из новых тканей, появилось на свет. Лумин теперь часто ездил в командировки, даже за границу, и своей Лишань навез из Шанхая, Гуанчжоу, Циндао, Парижа и Гонконга немало замечательных нарядов.

С окончанием сезона вещи водворялись в камфарный сундучок, не ведая печали, а наоборот, сияя счастьем.

И замирали при виде пурпурной кофты.

— Как вас величать? — беззвучно вопрошали они.

— Пурпурная, — отвечала она так же беззвучно.

— Откуда вы родом?

— Из Сучжоу.

— Сколько же вам лет?

— Двадцать шесть.

— Вы, бабуся, настоящая долгожительница! — наперебой изумлялись шанхайская комбинация, гуанчжоуская юбка, циндаоский плащ, парижская жилетка и гонконгские чулки.

Грустно становилось пурпурной кофте, и, видя это, они больше уже ничего не говорили ей на своем беззвучном языке.

А Лишань словно понимала ее: бывало, уложит очередную обнову, закроет крышку, а потом опять откроет, достанет кофту и держит в руках, любуясь. И кофта слышала ее мысли: «Нет, эта вещь мне дороже всех красивых новых нарядов».

А вслух она произносила:

— Когда-нибудь, потом...

Скрытый смысл этого «потом» пурпурной кофте был яснее, чем «быть может», она понимала его, исполняясь надеждой, обретая успокоение. В уюте и неге полеживала кофта на дне сундучка. Она верила своей хозяйке и чувствовала, что в ее «потом» кроется многое. Она больше не вздыхала над своей долей и никогда не завидовала новым соседям, хранящим аромат и тепло Лишань. Ох уж этот мне гонконгский товар, эластичные чулки без пятки, всего-то раз Лишань и надела их, а уже с дыркой. Пурпурная кофта усмехалась молча, ибо ей можно было не объяснять, что перед лицом модной гонконгской штучки следовало проявлять сдержанность.