Рассказы - [12]

Этой весной Элма начала понемногу прихварывать, и ей пришлось оставить работу. Тут они увидели, что законная супружеская пара может обойтись и одной зарплатой мужа. Надо только жить еще экономнее. По крайней мере они протянули так уже три месяца. Кое-как, с грехом пополам, но сводили концы с концами. День за днем. А зачем думать о будущем, которого все равно нет. По крайней мере для тех, у кого безжалостные будни отняли молодость.

***

Июльский вечер, вечер приятной истомы, зрелости и душевной просветленности. Румяное солнце уже вот-вот скатится с небосвода, где-то там, за бесконечным строем теплиц. Но в воздухе еще колышется баюкающее тепло, тянутся густые запахи цветов, подсохшей земли, соломенных матов и свежей сосновой смолы. Большая стрекоза поблескивает над красочной грядкой левкоев. Солнечная игра ее крыльев далека от печальной бренности, от тоскливой безысходности заколдованного круга будней.

Отто сидит у томатной теплицы на опрокинутом ящике из-под лука и водит пальцами босой ноги по тонкому, сухому песку. Не слышно больше граммофона на террасе хозяйской дачи. Его сменил неясный шум общего разговора, перемежаемый звонкими смешками женщин. Ноздри Отто различают запахи вареных раков и еще чего-то. Едва заметное дуновение ветерка доносит их от окна хозяйской кухни прямо сюда, к томатной теплице.

Отто вздыхает и принимается бесцельно разглядывать свои ладони. На них сплошные гладкие мозоли, твердые и блестящие, как медь. Он не щадил их на работе, досталось-таки им — тридцать лет на братьев Сувио и неполных три года на свой счет. Перебирая в памяти прошлое, Отто видит его, словно в густой туманной дымке. Очень мало проглядывается во мгле светлых пятнышек — очень мало было праздников и радостных событий.

Он закрывает глаза, и приятный вечерний покой тихо вливается в душу, оттесняя прочь туманную мглу вечных будней. И этой беззвучной симфонией бессознательно дирижирует большой палец ноги, ритмично выводящий замысловатые фигуры на остывающем песке. Недавняя семейная ссора постепенно перестала волновать Отто, накал в душе разрядился. Он больше не винит Элму. Сам он во всем виноват. Кто ему велел выпивать со стариком Сайнио?

Отто раскрывает глаза и осматривается. Молодой парень, рабочий с огорода, собрался к ночи гулять и тихонько обходит стороной дремлющего возле теплицы старика. Лицо у парня красное от загара. Он надел свой выходной костюм, настолько еще новый, что на брюках сохранилась заглаженная складка. Парню недосуг останавливаться, чтобы поговорить со старым человеком. Да, видимо, и охоты нет. Он лишь машет рукой беззаботно и кричит, убегая:

— Что же ты, Отто, дремлешь тут? Баня вот уже час, как освободилась. Ступай париться!

Отто бормочет что-то в ответ, неохотно, словно по обязанности. Затем встает, потирает задеревеневшие ноги и не спеша идет к себе домой. И там уже развеялась давешняя грозовая атмосфера. Однако ни муж, ни жена ничего не говорят друг другу. Оба страдают теперь одной болезнью — недостатком инициативы. Это избавляет их от неприятных объяснений. Наконец жена ставит на стол кофейные чашки и тихо говорит:

— Наверно, немного остыл. Но мы лучше сварим потом свежего, после бани.

Муж отхлебывает горький, с цикорием, напиток и украдкой бросает взгляд на жену. Веки у нее слегка припухли, как обычно у женщин после слез. Но в лице есть что-то светлое, доброе и привлекательное — такое, что не исчезает с годами.

Муж допивает свою чашку потом подходит к жене, ласково похлопывает ее по плечу и говорит:

— Ну, что же, старушка, пойдем-ка мы с тобой в баню.

Дед

Все, кто знал парнишку, находили его замкнутым и раздражительным. В его бледном, цвета дрожжей лице было что-то старческое, хотя тонких щек его ни разу еще не касалась бритва. Он пришел на садоводство ранней весной, когда не хватало рабочей силы, был принят как временный подручный, да так и остался на все лето.

—  Могу взять тебя только временно, — сказал хозяин, леденящим взором окинув юнца, у которого ломался голос и не было никаких рекомендаций.

Но временная работа затянулась. Паренек отличался редкостным прилежанием и трудился, как маленький вол. Через полгода такого усердия его коренастая фигурка ссутулилась и плечи согнулись в дугу; будто он теперь уж никогда не выпускал из рук тяжелых ведер. В характере его появилась какая-то преждевременная зрелость, в глазах была суровая горечь и жестокость. Все его движения стали до того скупыми и рассчитанно точными, словно он годами продумывал их и отныне ни единым мускулом не шевельнет без особенной надобности. Не удивительно, что рабочие садоводства прозвали его Дедом.

Минули весна и лето, на смену им незаметно подкралась тихая осень. Первые ночные заморозки расписали весь ландшафт в удивительные, сказочные тона. Открытые посадки и парники смиренно ждали наступления зимы. Пало цветущее царство чернозема, и последние остатки его живой силы отступали, стягиваясь к четырем отапливаемым теплицам. Десятки батальонов цветов теснились там, укрывшись от ярости зимы.

Временные работники садоводства — три женщины и двое мужчин, — как водится, получили в день Миккели расчет. Это было довольно грустное событие. Все молчали, а хозяин, выдавая деньги, сокрушенно вздыхал и жаловался на отсутствие работы.