Рассказы - [2]

Он ехал в лифте, дыша через раз (в углу кабины кто-то наложил нехилую кучу) и читая надписи на стенах. По поводу одной из них (свежей) сплюнул. Владимир вышел на девятом этаже, проследовал мимо обитого материей сундука, в котором, бывало, ночевал, и позвонил в дверь нужной ему квартиры. Ему открыл Николай – немолодой, но крепкий еще мужик, бугай с аккуратной, как у капитана дальнего плавания, бородкой. Молча впустил гостя. Володя снял обувь, верхнюю одежду, головной убор и прошагал, мягко ступая шерстяными носками по ковру, на маленькую, но удаленькую кухню. Там уже был накрыт стол – простые закуски, холодные и горячие, лежали по тарелкам, как родные.

– Взял? – спросил Николай хриплым баском.

– Ну обижаешь, Колян, – развел руками оказавшийся лысым Владимир, вынимая из кузовка покупки, – как не взял? Взял.

Друзья сели за стол. Николай принял из рук Владимира бутылки, одну положил в холодильник, другую осмотрел со всех сторон и свинтил ей щелкнувшую предохранителем головку. Разлил по граненым стаканам. Выпили. Стали закусывать.

– Ну что там, сыпет? – спросил, жуя кусок сардельки и показав взглядом на окно, Николай.

– Сыпет, хули, – ответил Владимир. – И не тает. Ебунцово, однако.

– Покров день сегодня. Зима, значит, морозная будет.

– Ага. А у тебя ведь, Николай Иваныч, рождение, вроде, скоро – в ноябре, или я путаю?

– Не путаешь, 28 ноября. Приглашаю.

– Приду, – Владимир улыбнулся – впервые за время моего с ним знакомства. – Наливай по второй, Коль.

Здоровяк Николай Иваныч, двигая плечами, как паровозными шатунами, разлил еще по пятьдесят. Выпили. Похрустели солеными огурцами.

– Хорошие у жинки твоей огурчики получаются, изумительные! – восхитился громко Владимир. – У моей похужей – квелые какие-то выходят, так-то вроде и ничего: если в салат там или в рассольник, то сгодятся, но эти… – он подержал в пальцах маленький изогнутый зеленец, закрыл глаза, поместил его в рот и, разжевывая, помотал головой, изобразив неземное блаженство. – Ух!

– Да, хорошие, – согласился Николай.

Владимир подвинул к себе блюдце, на котором лежало нарезанное тонкими ломтиками сало. Взял один кусочек, съел его, взял другой и, понюхав, тоже приговорил.

– И сало у тебя всегда отменное. За одно сало и люблю к тебе ходить, – тут Владимир посмеялся немного, приглашая повеселиться и Николая, но тот шутку друга пропустил, ибо глядел задумчиво в окно, за которым интенсивно сгущался мрак.

– Сало у тебя, говорю, доброе! – не унимался шебутной Владимир. – Две прослойки мяса – смори сюда: одна потоньше, другая потолще, и солено, как надо – ни «пере», ни «недо» – а в аккурат! И шкурка, гляди – не мягкая, но и не резиновая, а точно по ГОСТу – приятная такая на укус, да терпкая! Чесночок, перчик, пряности! Объедение! – Обмакнув в блюдце с горчицей, он скушал еще один кусок. – Тесть у тебя умеет солить, умеет, старый хрыч!

– Да, это у него выходит, – снова согласился Николай.

Владимир дожевал сало и перешел к поеданию из кастрюльки отварной картошечки, щедро политой маслом, посыпанной укропом и еще горячей. Жуя, он притоптывал от наслаждения ногой.

За окном стемнело совсем, вдоль дороги внизу зажглись слабосильные, словно чахотошные, фонари. Неслышимые отсюда, ехали по шоссе игрушечные автомобили.

Выпили еще по одной: за зимушку-зиму.

– Слушай, Николя, – молвил Владимир, откинувшись на спинку стула, – а ты в бессмертие души веришь?

– Чего? – не понял друг, нюхавший в этот момент черный хлеб.

– Ну в Страшный Суд там, в Небеса? Вообще, веришь во что-нибудь?

– А, ты вон про что. Нет, не верю. Туфта все это. Бога – нет! – и Николай для пущей убедительности стукнул кулаком по столу, так что приборы трусливо звякнули.

– А я верю, Коля! Недавно окончательно уверовал. После случая одного.

– Ну-ка, ну-ка, – Николай нолил, и они синхронно вздрогнули, опрокинув.

– Да ничего особенного. Так, пустяки… – Володя достал сигарету: закурить как можно позже во время застолья было его любимой игрой с самим с собой; он этот момент всегда оттягивал до последнего – тем приятней было начинать первую после начала пития, когда в голове уже плывет волнами уютная эйфория. – У меня, как ты знаешь, тетка недавно померла… Так вот, я тебе поведаю, как родному, Коля: тетка эта была мне не просто тетка, а по молодости, да и по зрелости тож, еще и полюбовница – она, ты знаешь, ненамного старше меня и только в конце старухой-то стала, а раньше была ядреная баба…

– Вот как, значит.

– Ага. А закрутили мы тогда еще, когда я только из армии пришел в 79-м, и жена моя в больнице лежала не помню с чем. Тетка по какой-то надобности домой к нам явилась, ну выпили мы с ей (она этим делом не брезговала), и так получилось, что… познал я ее, короче, в библейском смысле слова.

– Ну ты кобель, Вован, с теткой родной… того, не погнушался! – усмехнулся Николай без осуждения.

– Да что такого, Коля! Жизнь! Она баба хорошая была, тетка-то, ласковая, одинокая. Ты слушай дальше… Шло время. Дети у меня росли. И периодически, когда возможность представлялась, с теткой мы это – пое.ывались тайно; было какое-то особое наслаждение, Николай, в этой запретной связи. Чем-то она меня как баба очень возбуждала, до помрачения ума прямо – какие предлоги я только не выдумывал, чтобы свидания наши осуществить… Ну так вот, померла она полгода назад. Схоронили. Я горевал, конечно, но виду не подавал. Пить стал больше, это да, – Володя показал ладонью на бутылку, стоявшую на столе, будто призывая ее в свидетельницы. – И вот какая штука, Коля. Стала мне Киса (это я тетку так называл в приватной, как говорится, обстановке) во сне являться, но не как смутный образ, а как наяву – совершенно живая, теплая, даже пахнущая так, как она пахла – конфетами мятными! И ум у меня в этих снах не сонный, а такой, как сейчас, нормальный и ясный, мать его! То есть связь наша, друг ты мой, не прервалась, а продолжается и по сей день – как видишь, уже наполовину по ту сторону земного существования! А ты говоришь – туфта.