Рассказы из далекого прошлого - [9]

— Ну, будетъ жаркій день, — произнесъ подполковникъ и перекрестился. Въ это время на одномъ изъ гранитныхъ утесовъ, занимаемыхъ непріятелемъ, мелькнулъ густой дымъ, а за нимъ загрохоталъ пушечный выстрѣлъ. Онъ эхомъ разнесся по сосѣднимъ горамъ, какъ роковая вѣсть, скорѣе всего доходящая до слуха земного обитателя. Мы отвѣчали, а чрезъ полчаса всѣ горы, всѣ долины уже обливались человѣческою кровью. Нашъ командиръ переѣзжалъ отъ орудія къ орудію, слѣзалъ съ лошади, повѣрялъ прицѣлы, шутилъ съ офицерами и солдатами. Онъ точно переродился и забылъ самъ себя. Молчаливый обыкновенно, онъ сдѣлался болтливымъ и остроумнымъ. Увидя вдали скопившихся непріятельскихъ начальниковъ, Топтыгинъ обратился къ поручику:

— Покажите этимъ господамъ, что русскій офицеръ отдаетъ честь не только своимъ начальникамъ, но чтитъ и чужихъ.

Выстрѣлъ грянулъ, и враждебная кучка исчезла.

— Браво, поручикъ! Вы будете представлены къ ордену.

Степанъ Спиридоновичъ повернулъ лошадь, чтобы переѣхать къ другому орудію, но его конь внезапно поднялся на дыбы, и потомъ тяжело грохнулся на землю съ сѣдокомъ. Одна шальная пуля перебила ногу лошади, а другая пронизала грудь подполковника. Послѣдній успѣлъ только проговорить:

— Не прекращайте стрѣльбы!

Солдатики освободили изъ-подъ сѣдла своего командира и на носилкахъ унесли его на перевязочный пунктъ. Раненый впалъ въ безчувствіе, но пульсъ его бился. Докторъ, осмотрѣвъ Топтыгина, утверждалъ, что рана сквозная, а легкія не тронуты.

Шесть недѣль пролежалъ въ одномъ изъ шипкинскихъ бараковъ нашъ скромный герой, а потомъ былъ отправленъ въ бухарестскій госпиталь. Какъ къ тяжело больному, къ нему относились начальство и доктора съ особымъ вниманіемъ. Степанъ Спиридоновичъ лежалъ въ отдѣльной комнатѣ, и къ нему приставлена была сестра милосердія. Какъ-то Топтыгинъ задремалъ и видитъ сонъ. Нина Кривобоцкая, вся сіяющая, добрая, крѣпко обнявъ его, шепчетъ, какъ въ то роковое свиданіе, когда она пришла къ нему на квартиру, завѣтныя слова страстной мольбы, а онъ… Тутъ больной очнулся отъ страннаго ощущенія въ правой рукѣ, вытянутой вдоль всего тѣла. Топтыгинъ взглянулъ вбокъ, и замеръ отъ изумленія. Сестра милосердія, склонивши колѣна, стояла передъ кроватью и покрывала поцѣлуями его руку. Раненый пробормоталъ:

— Сударыня, что съ вами? Вы, вѣрно, ошиблись, принявъ меня за одного изъ своихъ родственниковъ.

Сестра милосердія подняла голову, а Степанъ Спиридоновичъ застоналъ отъ сильнаго движенія. Глаза его открылись во всю ширину, а губы лепетали:

— Нина Александровна!!!

Да, это была она. Но, что съ нею стало? Блѣдная, изнуренная, она глядѣла мученически на Топтыгина. Затаенная грусть свѣтилась въ ея взорѣ и совсѣмъ не напоминала прежней, беззаботной военной барыни. Ея мужъ скончался лѣтъ десять тому назадъ, оставивъ небольшую пенсію. Нина Александровна, избалованная поклонниками и прихотями жизни, должна была значительно сузить свои требованія. Тутъ только и явилась передъ нею вся пустота ея прошлаго, вся безцвѣтность пережитаго ею веселья. Она замѣтила, что и мужчины относились къ ней неестественно, не придавая серьезнаго значенія ея словамъ, ея поступкамъ. Мало того, она убѣдилась, что замужъ ей вторично не выйти, что всѣ смѣются надъ ея мыслями о бракѣ. И Нина Александровна стала задумываться, стала сознавать, что въ ней чего-то недостаетъ, что ей нужно то, въ чемъ она раньше не нуждалась. Это — внутренней дѣятельности, внутренняго сознанія, что нужно что-то сдѣлать доброе не для себя только, а для тѣхъ людей, о которыхъ она не думала, которые составляли для нея нѣчто, ничѣмъ не связанное съ нею. Въ такія минуты самобичеванія она вспомнила о Топтыгинѣ, о единственномъ человѣкѣ, ее искренно любившемъ. Но гдѣ онъ? Кривобоцкая не имѣла свѣдѣній. Въ началѣ кампаніи, когда формировались отряды сестеръ милосердія, она съ радостью отозвалась на голосъ общественнаго энтузіазма и почувствовала, что, кажется, именно такого святого подвига ей и недоставало.

Такимъ образомъ, Нина Александровна очутилась въ бухарестскомъ госпиталѣ.

Неожиданная встрѣча съ Топтыгинымъ пробудила таившіяся смутно въ ней надежды на неизвѣданное личное счастіе. Ожилъ и бѣдный Степанъ Спиридоновичъ. Онъ, не вѣдавшій женской ласки, чувствовалъ теперь на себѣ всю ея обаятельную прелесть. Онъ даже задавался мыслями: «Какъ же я не зналъ этого прежде! Зачѣмъ я безплодно провелъ лучшіе годы? А въ будущемъ много ли осталось жить? Да и прочно ли чувство Нины Александровны? Не жалость ли къ моей безпомощности заставляетъ ее упорно заботиться обо мнѣ?» И раненый вопросительно взглядывалъ на сестру милосердія, освѣтившую его сумрачный путь.

Въ госпиталѣ Топтыгинъ получилъ радостное извѣстіе о своемъ производствѣ, за военныя отличія, въ полковники и о пожалованіи ему ордена св. Владиміра съ мечами. Но блестящія награды блѣднѣли въ его воображеніи предъ тою высшею нравственною удовлетворенностью, которую онъ испытывалъ съ послѣдней встрѣчи съ Кривобоцкою. Продолжать службу во фронтѣ онъ не могъ, и хлопоталъ о переводѣ начальникомъ артиллеріи въ одну изъ крѣпостей Сѣверной Россіи. Онъ болѣлъ отъ раны долго, а жениться могъ только въ 1879 году. Въ началѣ восьмидесятыхъ годовъ здоровье Степана Спиридоновича пошатнулось отъ случайной простуды, и онъ подалъ въ отставку, не дождавшись генеральскаго чина. Онъ поселился въ Москвѣ, въ одномъ изъ ея захолустныхъ переулковъ. Онъ замѣчалъ, что только въ такихъ переулкахъ можно чувствовать настоящую Москву. Топтыгинъ завелъ штатское платье, съ раздраженіемъ говоря, что не можетъ носить форменной одежды, не имѣющей никакого отличія отъ другихъ военныхъ отставныхъ, не состоящихъ въ генеральскомъ чинѣ. Истинный ему былъ праздникъ, когда вышли погоны отставнымъ штабъ-офицерамъ и генераламъ. Степанъ Спиридоновичъ немедленно пріобрѣлъ погоны и, въ первый же день ихъ полученія, вышелъ гулять на Тверской бульваръ. Онъ, старый боевой воинъ, радовался какъ прапорщикъ, когда встрѣчные солдаты отдавали ему честь. Онъ моталъ головой и тыкалъ себя въ грудь: