Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять» - [14]

— Погоди, — сказал он, — я думал, ты расскажешь какую-нибудь морскую байку.

К этому времени они уже прикончили весь галлон. Болингброк пошарил под кроватью и вытащил кувшин самодельного кьянти.

— Я и хотел, — сказал Флэндж. — Но экспромтом не получилось. — Впрочем, истинная причина, о которой Флэндж предпочел умолчать, заключалась в другом: если бы вы были Деннисом Флэнджем и если бы воды морские не только струились у вас в жилах, но и омывали ваши фантазии, то для вас было бы вполне естественно слушать морские байки, а не рассказывать их, поскольку правдивая ложь имеет любопытное свойство задним числом смешиваться с правдой, и до тех пор пока вы остаетесь пассивным слушателем, вы еще отмечаете степень правды в повествовании, но, проявив активность, вы в ту же минуту если и не нарушаете негласного соглашения открыто, то по крайней мере искажаете перспективу обзора — так же как наблюдатели за субатомными частицами самим актом наблюдения изменяют картину, данные и результаты эксперимента. Поэтому Флэндж рассказывал наобум что попало. Или так казалось. Интересно, что сказал бы на это Джеронимо.

Однако у Болингброка была в запасе настоящая морская байка. Некоторое время он мотался из порта в порт на разных торговых судах не слишком высокой репутации. Сразу после первой войны[33] ему довелось провести два месяца на пляже в Каракасе с парнем по имени Саббаресе. Сойдя с грузового корыта «Дейрдре О’Тул»[34], плававшего под Панамским флагом, — Болингброк извинялся за эту деталь, но настаивал, что это чистая правда: в те времена в Панаме можно было зарегистрировать хоть гребную шлюпку, хоть плавучий бордель, хоть боевой корабль, словом, все, что плавает, — моряки хотели сбежать от первого помощника Поркаччо, который страдал манией величия. Через три дня после выхода из Порт-о-Пренс Поркаччо ворвался в капитанскую каюту с пистолетом «Вери»[35] и, грозя оставить от капитана мокрое место, потребовал развернуть корабль и взять курс на Кубу. На судне оказалось несколько ящиков ружей и другое огнестрельное оружие, предназначенное для гватемальских сборщиков бананов, которые недавно объединились и решили избавиться от американского влияния в этой сфере. Поркаччо намеревался захватить корабль, высадиться на Кубе и передать остров Италии, которой он принадлежал по праву с момента его открытия Колумбом. В свой мятеж Поркаччо вовлек двух уборщиков-китайцев и палубного рабочего, склонного к эпилепсии. Капитан расхохотался и предложил Поркаччо выпить. Через два дня они, шатаясь, выбрались на палубу, пьяно обнимаясь и хлопая друг друга по плечам; ни один из них за это время не сомкнул глаз. Тут корабль попал в сильный шквал, все бросились напяливать спасательные жилеты и крепить болтающийся груз, и в суматохе капитана смыло за борт. Так Поркаччо стал хозяином «Дейрдре О’Тул». Запасы спиртного кончились, и Поркаччо решил идти в Каракас подзаправиться. Он обещал каждому члену экипажа по большой бутыли шампанского в тот день, когда Гавана будет захвачена. Болингброк и Саббаресе не собирались вторгаться на Кубу. Как только судно пришвартовалось в Каракасе, они смылись и жили на содержании у барменши, армянской беженки по имени Зенобия, причем спали с ней по очереди все два месяца подряд. В конце концов то ли тоска по морю, то ли угрызения совести, то ли бурный и непредсказуемый темперамент ненасытной хозяйки — Болингброк так и не решил, что именно, — побудили их обратиться к итальянскому консулу и сдаться. Консул проявил понимание. Он посадил их на торговое судно, идущее в Геную, и всю дорогу через Атлантику приятели лопатами швыряли уголь в топку, словно в жерло ада.

Время было позднее, и все уже изрядно нагрузились. Болингброк зевнул.

— Спокойной ночи, ребята, — сказал он. — К утру я должен быть как огурчик. Услышите какую-нибудь возню снаружи — не трусьте. Засов крепкий.

— Ха, — сказал Хряк. — Да кто сюда сунется?

Флэндж забеспокоился.

— Никто, — ответил Болингброк. — Кроме них. Они пытаются сюда влезть при каждом удобном случае. Но пока у них не получалось. Там есть обрезок трубы; если полезут — бейте. — Он погасил лампу и плюхнулся на свою кровать.

— Ясно, — сказал Хряк. — Но кто они?

— Цыгане, — ответил Болингброк, зевая. Голос его звучал все более сонно. — Они живут здесь. Прямо на свалке. Выходят только по ночам. — Он замолчал и через некоторое время принялся храпеть.

Флэндж пожал плечами. Какого черта? Цыгане так цыгане. Он помнил, что во времена его детства они частенько разбивали свой табор в пустынных местах на северном побережье. Правда, Флэндж считал, что цыгане давно перевелись; он даже слегка обрадовался, что ошибся. Потешил подспудное чувство соответствия; правильно, на свалке должны жить цыгане, это дает возможность поверить в реальность Болингброкова моря и в его способность служить питательным раствором и окружающей средой для конных такси и Поркаччо. Не говоря уже о реальности юного бродяги Флэнджа, который иногда проглядывал во Флэндже сегодняшнем и сокрушался, что море стало чем-то не столь редким и необычным. И он погрузился в неглубокий беспокойный сон, сопровождаемый контрапунктирующим храпением Болингброка и Хряка Бодайна.