Рассказы и сказки - [5]
Тогда Петька пополз.
Он полз и тихонько стонал от страха.
Лена, конечно, тоже напугалась. Она схватилась руками за волосы — и вдруг пальцы ее нащупали перепончатые крылья и мягкий мех. Летучая мышь!
Сразу половина испуга прошла. Лена знала, что мыши иногда с разлету запутываются в волосах. Она осторожно освободила крошечного зверька, потом подошла поближе к столбам.
Ну, ясно же. Это были старые, гнилые осины. Прежде Лена днём проходила мимо них, только внимания не обращала. А оказывается, что в темноте эти гнилушки светятся.
— Петька-а!! — позвала Лена. — Ты где, Петька?
Не скоро она отыскала Петьку и не сразу уговорила выйти на поляну…
Зато когда Петька всё разглядел, он стал очень разговорчивым.
— Конечно! — рассуждал он по дороге. — Я же знал, что всё это небылицы. Я и мамке говорил, что никаких чиканашек не бывает… А Марфа… ох и противная тётка! Всех пугает, мутит… Вот я завтра в сельсовет на неё заявлю, — пусть не занимается вредной агитацией!
Хоть Лене и очень хотелось посмеяться над Петькой, она всё же промолчала.
Вскоре показались впереди и Старые лужки. Донёсся рокот комбайна, идущего по хлебному полю. Блеснули его огни.
И тут Петька остановился и хлопнул себя по затылку.
— Лена, — сказал он отчаянно, — а ведь я чугунок-то с картошкой забыл! Оставил его на Шашковой поляне… Ты погоди меня, я мигом сбегаю, принесу!
Лена, улыбаясь, посмотрела на Петьку. Он отвёл глаза.
— Как же ты пойдёшь на поляну? Один?!
— А чего?
— Да ведь там же «появление» является!
— Ну тебя, — басом сказал Петька. — Принялась дразниться…
Он ещё хотел что-то добавить, но повернулся и пошагал назад.
Я сыпал хлебные крошки воробьям, а потом кинул сразу целую горбушку.
Что тут началось!
Сбились воробьи стайкой, наскакивают на горбушку, норовят побольше ущипнуть.
Тянут её из стороны в сторону. Как живая, прыгает горбушка по песку.
Вдруг сверху ещё воробей слетел. Растрёпанный такой, чумазый. Словно из печной трубы вывалился.
Чирикнул — и в драку. Первого товарища крылом отшиб, второго — клювом тюкнул, третьего — грудью отпихнул.
«Дайте мне! Одному!»
Всех растолкал, нос в горбушке завязил, рвёт, торопится. А стайка опять вокруг сгрудилась.
Вот-вот наскочат!
Взъерошился воробей, ущемил горбушку покрепче и взлетел. Горбушка-то больше его самого. Увесистая. Голову ему оттянула. А он надсаживается, тащит. Не смотрит — куда, лишь бы ото всех подальше.
Летит — вверх, вверх, вверх, — из последних сил крылышками трепещет, а горбушка словно всё тяжелей делается, и вот уже нету мочи, и тогда — вниз, вниз, вниз понесло воробья, а на дороге впереди лужа, и вот — плюх! — в неё воробей…
Еле, бедняга, выбрался.
Утром первого сентября мы с Петькой и другие наши ребята шли в школу.
Дед Матвей выглянул из калитки и позвал Петьку:
— Ну-ка, ступай сюда. Бери подарок!
И протянул корзинку большущих яблок.
Петька сказал деду спасибо, а яблоками оделил всех ребят. Только хотел Петька откусить кусочек, как вдруг видит, что на красном яблочном боку стоит цифра «5».
Да тут и мы закричали:
— У меня на яблоке пятёрка!
— И у меня!
— У меня тоже…
У всех яблоки оказались помеченными. Не нарисована цифра, не накрашена. Просто кожура у яблока двухцветная: весь бок красный, а пятёрка — белая.
Петька усмехнулся:
— Это дед нам наказывает, чтоб на пятёрки учились!
И всю дорогу до школы говорили мы об этой дедовой хитрости. Оказывается, пока яблоки висели на ветках, дед на каждое прилепил бумажную цифру. Под солнечными лучами краснел яблочный бок, а под бумагой кожура оставалась светлой. Так и вышло, что солнышко поставило отметки на всех яблоках.
Ну, надо было деду отвечать… Через неделю мы с Петькой пришли к нему. Положили на стол дневники. Дед поглядел, — а в дневниках тоже отметки. Только не такие, как на яблоках.
Лист — белый, а пятёрки — красные.
Прибежал ко мне Петька и говорит:
— Пошли на Лысые Кочки! Я там барсучью нору отыскал. Вечером и самих барсуков увидеть можно…
Лысые Кочки — это вырубка, не очень далеко от деревни. Ягод, там всяких — видимо-невидимо! И поэтому никак туда быстро не дойдёшь. Под ногами ягоды похрустывают, — разве не поклонишься?
Кисточку брусники — в рот, лапку костяники — в рот, а время-то летит… Пока мы с Петькой кланялись, солнце на закат повернуло.
Я-то ведь не знаю, где нора находится. Собираю бруснику, с кочки на кочку перелезаю. Потом поднял голову — нет Петьки!
А он около кустов животом в мох шлёпнулся, глаза испуганные, машет — «ложись!»
Я — тоже в мох. Даже ягоды забыл проглотить. Так с полным ртом и ползу.
Подобрались к овражку, заглянули.
А там вот что.
На песчаном холмике, в тени, сидит барсучиха-мать. Неподвижно сидит и только передней короткой лапой комара отгоняет.
А поближе, шагах в десяти от нас, бегают по склону овражка два барсучонка.
Так близко, что я боюсь ягоды проглотить: а ну, как чавкнешь? Убегут!
Лучше уж потерпеть.
Смешные барсучата. Вроде и не толстые, а очень неуклюжие. С морской походкой.
Вот сбежал один вниз по склону, а обратно и не залезть никак, — еловые иголки под лапами скользят. Чуть заберётся повыше — и съезжает обратно.
Видно, когтями ещё как следует работать не научился. Пыхтел, пыхтел — надоело.
