Рассказы и фельетоны - [9]
Он пошел осматривать монастырское хозяйство, этот славный игумен-хлопотун. Навестить поросят в хлеву: как они себя чувствуют? Вчера они выглядели очень плохо.
Отец Леонардус подозревал, что монахи, тяготясь наложенным на них постом, добрались до каши из отрубей, предназначенной свинкам, и питают ею свои грешные утробы, гневя бога и обкрадывая бедных тварей. За последнее время свинки заметно похудели. Это были уже не прежние славные круглые бочонки, такие розовые, аппетитные, что отец Леонардус пел во славу их псалмы, воздавая хвалу создателю. Этих милых божьих созданий было сорок — ровно столько, сколько монахов. Ясное дело, если сорок монахов, богохульствуя, съедали пищу, приготовленную для сорока свиней, как же можно было ждать, чтобы бедняжки весело похрюкивали на дворе святой обители, оживляя отголосками живой жизни и молодости угрюмую монастырскую тишину?
Пламя факела озарило бедные создания красным светом. Узнав своего пестуна, они захрюкали так печально, что у доброго игумена сжалось сердце.
— В каком виде, о братья, предстаете вы предо мной? — скорбно воскликнул старец, глядя на их исхудалые тела; он прослезился и вздохнул.
Потом, увидав пустые корыта, послал проклятие по адресу монахов и пошел звонить в колокол.
Когда монахи опять собрались в трапезной, он обратился к ним с такою речью:
— Вы бичуете бренные тела свои, а сами обкрадываете свиней и нарушаете посты? Бог накажет вас. На колени, негодяи!
Как бы вознесенный над толпой, с лицом, озаренным лучами неугасимой лампады, он воскликнул:
— Покайтесь, жалкие свиньи!
И под пение монахов, затянувших «Misericordia! Misericordia!» («Помилуй нас!»), спустился в погреб, где, скрипнув зубами, испил чару вина.
Вернувшись в трапезную, он объявил монахам, что пошлет их пешком в Рим, к папе Иннокентию III — просить прощения у главы христианского мира.
Потом велел всем идти спать.
А сам пошел в темную каморку, где производил свои опыты, и, сунув факел в очаг, стал рассматривать оставшееся после выпаривания вещество. Оно было тяжелое, с металлическим блеском.
Отец Леонардус побледнел; нет, это не философский камень: в старинной книге, принадлежавшей сожженному чародею, сказано, что философский камень должен быть прозрачен и невесом. А ведь землю для своих опытов он взял с того холма возле Штальгаузена, где прежде была каменоломня и в великую пятницу, говорят, появляется светлое сияние.
Он упал на колени и заплакал. Устремив взор на распятие и ударив себя в грудь, промолвил смиренно:
— Вижу, боже, спаситель мой, что я не достоин твоих милостей!
Потом взял оказавшийся в тиглях зернистый порошок, вынес его во двор и там высыпал.
После этого монахи еще несколько дней постились и худели, так как заботливый игумен, хлопоча о душевном их спасении, следил, чтобы они не трогали каши, предназначенной свиньям.
А свиньи удивительно раздобрели. Трудно даже себе представить, чтобы можно было так быстро разъесться после такой длительной голодовки. И чем больше худели монахи, тем быстрее поправлялись свиньи. Это прямо бросалось в глаза.
И вот однажды отец Леонардус увидал, что свиньи чего-то ищут во дворе, что-то жуют. Подошел поближе: оказывается, они подлизывают получившийся вместо философского камня и выброшенный им во двор порошок.
Он вошел в часовню и пал на колени. Ему сразу стало ясно, что господь смилостивился над ним, и он открыл камень жизни — не жизненный эликсир и не философский камень, а питательное средство, животворящий, бодрящий экстракт.
В тот же день он пошел с несколькими монахами на служивший лобным местом холм возле Штальгаузена — за землей, необходимой для добычи камня жизни.
Когда этого камня был приготовлен порядочный запас, игумену Леонардусу стало жаль своих бедных, исхудалых монахов. Ему захотелось, чтобы они тоже потолстели, как свиньи: он велел добавить в предназначенную для них черную кашу истолченного в порошок камня жизни и, лакомясь поросенком, с радостью наблюдал, как охотно они ее поедают.
К утру все сорок монахов померли в страшных мучениях, и отец Леонардус остался один.
Камень жизни был не что иное, как сурьма. Ее открыл в 1460 году игумен Штальгаузенского монастыря в Баварии Леонардус, назвав ее в шутку по-латыни «антимонием» (то есть средством «против монахов»).
Сам отец Леонардус и в дальнейшем всю жизнь разводил свиней, которым сурьма не только не вредит, но от которой они толстеют, — так что по желанию германского императора ему был пожалован графский титул.
Уши святого Мартина Ильдефонского
В середине шестнадцатого столетия в Толедо, в Испании, произошло следующее событие.
Братство св. Антония, бывшее главной опорой инквизиции, к своему ужасу неожиданно обнаружило, что по всему Толедо распространяется беггардизм[3], особое еретическое учение, проповедывавшееся досточтимым Мартином Барбарелло, сожженным за это учение на костре святой инквизицией. Само собой разумеется, что прежде чем сжечь его, святые отцы раздробили ему все кости на лестнице для пыток, которую изобрел папа Иоанн IV. Это орудие пытки состояло из целого ряда отдельных остроумных приспособлений, развинчивая и свинчивая которые и постепенно разжимая и сжимая их, можно было медленно разрывать или сжимать тело, дробить кости и суставы еретиков, причем каждое из этих интересных приспособлений носило свое собственное название: например, голень св. Иосифа, скула божьей матери, ребра св. Петра и пр. Каждое такое приспособление имело свое определенное назначение. Если, скажем, главный инквизитор просил принести «набивалку св. Валентина», можно было с уверенностью сказать, что еретика, для совершенного изгнания дьявола из его грешного тела, будут медленно превращать в колбасу.
