Рассказы и фельетоны - [37]

Придя домой, господин Петишка заготовил следующий плакат для своей витрины:

«Ввиду экономического кризиса продается большая партия художественно выполненных портретов императора вместо пятнадцати крон по десяти крон за штуку».

Но в магазине было попрежнему пусто. Знакомый виноторговец поинтересовался, как идут дела с императором.

— Печально, — ответил господин Петишка, — его никто не спрашивает.

— Мой вам совет, — таинственно сказал виноторговец, — пока не поздно, постарайтесь сбыть его по любой цене.

— Подожду еще, — отвечал господин Петишка.

И на портреты продолжал садиться негодный черный кот. Не прошло и полутора лет, как вся кипа портретов императора покрылась плесенью до самого основания. Австрийцы уезжали из Чехии, положение в Австрии было из рук вон скверное.

Тогда господин Петишка взял карандаш и бумагу и подсчитал, что разбогатеть он все равно не разбогатеет, но, если продавать императора по две кроны, он все же заработает на каждом экземпляре по кроне.

И он изготовил соответствующую рекламу — вывесил в витрине портрет, написав под ним: «Продается старец монарх со скидкой: вместо пятнадцати за две кроны».

Вся Млада Болеслава перебывала в этот день у магазина Петишки, чтобы убедиться, как катастрофически упали акции Габсбургской династии.

А ночью за Петишкой пришли жандармы, и все быстро кончилось. Магазин закрыли, господина Петишку арестовали и судили военным судом за нарушение общественной тишины и спокойствия. Общество ветеранов на чрезвычайном собрании исключило его из числа своих членов.

Господина Петишку приговорили к тридцати месяцам строгого заключения. Ему следовало бы дать пять лет, но участь его облегчило то обстоятельство, что он когда-то сражался за Австрию под Кустоуцей[24]. Высочайшие портреты хранятся в депозите военного суда в Терезине и ждут часа своего освобождения, когда после распада австрийской монархии какой-нибудь предприимчивый бакалейщик станет завертывать в них селедку.

Школа для сыщиков

Перевод П. Богатыревой

В начале войны в пражское полицейское управление пришло распоряжение из Вены, предписывающее самым подробным образом ознакомить с политическими делами агентов тайной полиции, дабы облегчить им ловлю граждан в сети провокационных лозунгов. По части осведомленности в политических вопросах пражские сыщики были действительно не на высоте. Сыщик Завесский не знал, например, сколько в Чехии политических партий, сыщик Браун не отличал национал-социалиста[25] от социал-демократа и по сие время полагает, что национал-социалист Трнобранский — социал-демократ, и, когда арестовал его, грозил ему по дороге, что полиция покажет этим социал-демократам, где раки зимуют. Сыщику Фабере было неясно различие между анархистом и аграрием. Арестовав добродушного анархиста Каху из Жижкова, он сказал ему: «Мы вас, аграриев, проучим!» У сыщика Шточеса было весьма туманное представление о слове «рескрипт». Он лишь слышал в полиции, что об этом говорят, как о чем-то чрезвычайно опасном — «рескриптная речь», «рескриптное совещание», — и, будучи однажды послан к такому энтузиасту рескриптов, принес в полицию белую бумажку со следующими загадочными цифрами: «Resorcini 0,5 gr., Aqua destillata 300 gr. Dr. Samojed». Несчастный сыщик забыл слово «рескрипт» и в квартире политически подозрительного гражданина настойчиво потребовал:

— Именем закона, дайте сюда этот рецепт.

При покойном Кршикаве[26] не обращалось внимания на то, чтобы как следует объяснить значение битвы при Белой горе[27]. А это было чрезвычайно важно, так как из-за нее время от времени отдавалось под суд немало людей. Начнется с Белой горы, а кончится в краевом уголовном суде в Праге. Это само собой понятно.

Однажды сыщик Когоут был послан в Бржевнов, чтобы там, после собрания в Гражданской Беседе, пустив в ход тему о Белой горе, затащить кого-нибудь в тюрьму. (Он получал за это 2 кроны на пиво.) Вернулся он не солоно хлебавши и в рапорте доложил, что показавшийся ему подозрительным посетитель на вопрос, каково его мнение о Белой горе, ответил, что от Бржевнова до нее ходьбы три четверти часа, а с Мотола ближе.

Итак, сыщики тогда не могли похвалиться политическим образованием, и не раз случалось, что они доносили о важных преступлениях без всякого на то основания. Браун, например, донес на нашего швейцара, что он в день 50-летнего юбилея царствования Франца-Иосифа в кофейне «Палата на Морани» вызывающе рассуждал об Эдисоне и о битве при Ватерлоо[28], чем произвел впечатление человека политически весьма подозрительного, а когда позднее, по дороге в полицейское управление, он, Браун, обратил его внимание на выдающийся день, швейцар ему ответил: «Но, позвольте, вы, наемный солдат, уж не думаете ли вы, что фонограф изобрел Франц-Иосиф, его изобрел Эдисон, об этом вы могли бы вчера прочесть в „Политичке“».

Сыщик Фабера однажды донес на меня, будто я, произнося в одном винном погребке речь о влиянии углекислого газа на пиво, подаваемое в буфете Венского парламента, между прочим, сказал, что в Вене должны понять, что, пока не будут всюду в Австрии пользоваться бомбами