Рассказы - [14]

Почему, этих отмороженных блюстителей порядка, единственных в городе, в чьих рядах можно было обнаружить обладателей жирных задниц, называли 'синими беретами' - Андрей Леонидович не знал. Синего у них ничего кроме носов не было. Беретов не было тоже. Но лютовали они крепко. И без того сократившееся в первые годы в сто раз народонаселение, 'синие береты' уполовинили всего за каких-нибудь полгода с момента выхода знаменитого указа Управляющего 'О наведении конституционного порядка приема пищи'. На одной ''Хабалке' в первое воскресенье августа того года положили сотни три. Причем, стрелять от живота, они стали не тогда, когда заводские резали головы портовым, а олимпийцы жгли спальников, а когда любители экзотических шашлычков дорвались до того, что осталось от обитателей спальных районов. Досталось всем - и правым и виноватым. Так что с людоедством у 'синих беретов' было строго.

Вот Андрею Леонидовичу например было жалко всех в отличие от Серафимыча, который сокрушался о нерепрезентативности тридцати 7,62-миллиметровых в рожке 'Калашникова'. Мол, по олимпийцам надо было садить и только. А что? У нервно жующих на лбу было написано - 'Олимпийцы'? Там, похоже, все отметились в тот раз. И жители (вернее доживатели) заводского района и доходяги с Северного порта, да и поселковые тоже. Сам Андрей Леонидович этого не видел. Он в те роковые минуты по счастливой случайности ползал за углом бывшего аквапарка, между телегами и коровьими копытами и собирал рассыпавшиеся колоски и зернышки. А что еще прикажете делать хилявому профессору, способному ударить разве что по рукам после многочасового, бесплодного спора, в результате которого раньше рождалась истина, а теперь могла родиться прободная язва. Зато уже через полчаса они с ныне покойной женой уплетали изумительную, клейкую овсяно-гречнево-пшенную кашу, а вот дурачок Пашка, раззявившийся на Бондарчуковскую батальную сцену, донес до дома одну пыль-труху.

– Леониды-ы-ыч, - Серафимыч то ли от нетерпения, то ли от холода приплясывал на одной ноге, - Леонидыч. Жив курилка. А мы тут уже ставки делать начали.

Костромской только махнул рукой.

– Все бы тебе ставки делать. Ничему-то тебя жизнь не научила. Вон в прошлом году еще и 'Донкино' не проехали, а ты уже дневные харчи продул. Хорошо еще под копейку зампредовскую с поля на две горсти пшена ветром надуло, а то присоединился бы ты со своею бабой к моей Катерине.

– Да уж. За ту пшеничку я тебе, Леонидыч, по гроб жизни благодарен буду. Че хош для тебя…

– Ладно, ладно. Пошли. А то электричка минут через сорок уйдет, а нам еще до 'Баяна' дойти нужно, - Костромской закинув за спину пустой рюкзак, засеменил через пустой двор к 'Осенней' улице, упирающейся в когда-то очаг масскультуры, а теперь рассадник оптимизма - сборный пункт 'кормильцев' - кинотеатр 'Баян'.

Заснуть под мерный стук колес Костромскому мешала масляная лампа, которая, раскачиваясь на вбитом в стенку вагона гвозде, периодически пыталась сбить с его головы картуз, доставшийся профессору в наследство от соседа Витьки, нырнувшего поза-позапрошлым летом в затоне за судаком, да так и не вынырнувшего обратно. Хорошо еще, что голова у соседа была меньше профессорской. Благодаря этому, сковырнуть картуз было не так-то просто. Собственно из-за этого Андрей Леонидович с ним и не расставался - ни летом, ни зимой. Точно влитой, картуз не спешил покидать его голову - ни после многочисленных ударов по нему коварных веток, постоянно норовящих причесать всех снующих по лесам 'кормильцев', ни после попадания в этот самый картуз шальной пули, прилетевшей невесть откуда во время 'охоты' за картошкой. Да, были еще так недавно в лесах картофельные поляны, бережно взращиваемые энтузиастами-романтиками. Теперь их нет - ни романтиков, ни полян.

– 'Нэрэнтабэлно', - говорил Ваха.

А 'охотой' увлекательно-адреналиновый процесс сбора картошки называли из-за того, что выследить и в буквальном смысле поймать этот подарок американских индейцев, надо было в максимально короткий срок. Чуть зазевался - и жуй распадающуюся на глазах ботву. А то и ботвы не оставят. А если загодя обнаружишь такую поляну - наматывай восьмерки вокруг нее. Потом цап. Или пан или не жрал. Вот вовремя такого 'цап' Андрей Леонидович и поймал пулю в свой картуз. От хозяина ли, от таких же охотников - агроном его знает. На картофельную охоту профессор стал ходить два года назад, когда остался один. Раньше смысла не было - все равно до дома картошку не донести. Она уже через десять - двадцать минут превращается в воду и мучнистые белые комки, а до дома довозишь несъедобную, серую слизь.

– Леонидыч, - прервал его воспоминания самоотставной полковник артиллерии - Игорь Серафимович Захарьев, - ты ведь профессор? Ты нам вот чего скажи. Мы, пока ты сегодня утром телился, вот о чем у подъезда с Петровичем поспорили. Этот кирдык сам приключился или нам его правительство устроило?

Костромской, дернувшись, прикусил язык, который до этого в задумчивости жевал (была у него такая привычка).

– Не-а. Олигархи это. Рыжая сволочь тогда у них верховодила. Он во всем виноват, - как всегда рубанул Петрович, за эту свою привычку резать правду-матку проследовавший от должности начальника троллейбусного парка, транзитом через должность зама отдела кадров парка таксомоторного, к скромному посту на вахте овощной базы. Головокружительная карьера надо сказать. Зато семья до сих пор в полном составе. Овощи последними стали подвержены той чуме разложения, что поразила сначала мясные продукты, потом рыбные, злаковые и далее по списку.