— Извините, — проговорил Стражинский, кончив свой стакан молока, — я встану, я так устал.
— А чайку? — встрепенулся Павел Михайлович. — Неужели не выпьете стаканчика горячего в кровати? Покамест вы будете раздеваться, чай будет готов. Васька, живо чаю!
Добродушное настроение Татищева подействовало наконец и на Стражинского.
Он с наслаждением вытягивался в кровати, говоря:
— Ох, как я устал! Мне каждый раз кажется, как я ложусь, что я уж не в силах буду никогда встать.
— Да, это безобразие, — согласился Павел Михайлович, оканчивая свой ужин и запивая стаканом вина.
Татищев, окончив ужин, быстро разделся и бросился в кровать. Через пять минут легкий посвист известил Стражинского, что Татищев благополучно прибыл в царство Морфея.
Стражинский долго еще ворочался на постели. Он с завистью и раздражением прислушивался к свисту Татищева. Несколько раз он то тушил, то зажигал свечку, отыскивая кусавших его клопов. Его ноги ныли от ревматизма, он то вытягивал их, то подбирал под себя, напрасно отыскивая положение, при котором боль не была бы так чувствительна. Тяжелые мысли бродили в его голове. Полученное письмо из дому вызвало целый ряд неприятных воспоминаний. Дела по имению у матери, некогда очень богатой, были в страшном расстройстве; второй брат, гимназист шестого класса, заболел скоротечной чахоткой, младший, двенадцатилетний мальчик, и в этом году не попал в гимназию. «Ты одна моя радость и надежда», — заканчивала его мать свое письмо. Стражинский горько усмехнулся при мысли, если бы увидела она, что осталось от этой «радости».
Наконец и над ним сжалился сон, хотя не крепкий, тревожный, заставлявший его постоянно вздрагивать и просыпаться.
На другой день, около восьми часов, когда уже порядочно рассвело, Кольцов с Татищевым и Стражинсккм взбирались по крутому откосу реки в том месте, где накануне остановилась их работа.
Кольцов первый взошел наверх и, в ожидании товарищей, осматривал местность. В этом месте река делала такой острый заворот, что приходилось пересекать ее на протяжении 50 сажен два раза, вследствие чего получалось два громадных моста.
Вдруг у Кольцова мелькнула мысль, от которой ему сделалось и холодно и жарко.
«Что, если обойтись без мостов и речку отвести тун-нелью под этой горой? — Мурашки пробежали у него по спине. — Что это, не схожу ли я с ума? Здравая или сумасшедшая это мысль? — Кольцов снял шапку и провел рукой по горячему лбу. — Надо спокойно обдумать», — решил он и стал шагами мерять длину горы. Длина туннеля получалась около тридцати сажен, считая по две тысячи ног. саж., выходило всего шестьдесят тысяч, тогда как десять саж. высоты моста стоили до 250 т. р. Кольцов радостно обернулся к товарищам.
— Господа! — крикнул он им возбужденным голосом.
— Новый вариант, — с отчаянием проговорил Стра-жинский Татищеву. Оба уже давно подозрительно наблюдали взволнованные движения Кольцова.
— Знаете, — кричал им навстречу Кольцов, — мы без мостов здесь пройдем.
— Il finira par devenir foil,[3] — сказал себе под нос Стражинский.
Сообщение Кольцова было выслушано недоверчиво, но, когда он подтвердил его, Стражинский и Татищев не нашли возражений.
— Только когда же мы все это сделаем? — спросил Татищев.
— Я сам это сделаю. Вы пробивайте намеченную по плану линию, а я сейчас назначу магистраль и разобью профиля. Булавин, — обратился он к десятнику, — ты будешь их ватерпасить, и если завтра к вечеру кончишь, десять рублей награды.
— Будет готово, — отвечал весело Булавин.
Работа была тяжелая. В глубоком снегу вязли ноги.
К обеду Кольцов кончил свою работу и нагнал товарищей.
— Не пора ли закусить? — спросил он Татищева.
— Давно пора, — ответил Павел Михайлович.
Под деревом был разведен костер, для которого рабочие натаскали сухого хвороста; установили два камня — род очага, поставили на них чайник и стали разворачивать провизию. Хлеб замерз, говядина, пирожки тоже, пришлось все, кроме водки, отогревать. Всем этим заведовал аккуратно и не спеша Татищев.
Зная, что нарушение установленной дисциплины испортит расположение духа Татищева, Кольцов и Стражинский терпеливо ждали конца. Когда наконец все было установлено на чистой скатерти, Татищев любезно пригласил Кольцова и Стражинского завтракать.
— К вечеру кончите обход Герасимова утеса? — спросил Кольцов.
— Я думаю, — отвечал Стражинский. — Только выемка немножко будет больше, чем получилась по горизонталям. Шельма Лука наврал, верно, в профилях.
— Какая досада, что нельзя завернуться радиусом в сто пятьдесят сажен, вместо двухсот; вся бы почти выемка исчезла, — заметил Кольцов.
— Да, тогда почти вся исчезла бы, — согласился Стражинский.
— Ведь это 12 тысяч кубов скалы по 11 рублей = 132 тысячи рублей. Какая это рутина — радиус! При соответственном уклоне ведь не прибавляется сопротивления от более крутого радиуса.
— За границей на главных путях давно введен радиус даже в сто сажен, только там вагоны на тележках, — вставил Стражинский.
— А что мешает у нас их устраивать? — ответил Кольцов. — Ведь вы понимаете, какую экономию дал бы такой радиус в нашей горной местности?
— Громадную.
— На всю линию несколько миллионов, — ответил Кольцов.
