Рассказы - [2]

— А у своих родителей ты не можешь спросить?

— Так в том-то и дело, что их уже нет!

— Прости.

— Ничего.

— Я не знал…

— Это я сейчас такой умный. А когда они были рядом, меня это не интересовало. Да и они молчали. Это было небезопасно.

— Я знаю!

Хоть это и не совсем так. О войне родители вспоминали, но в основном во время ссор. И делали это так, что и соседи слышали — со слезами и битьем посуды. Отец упрекал маму, что она бросила мать и сестру и убежала следом за немцами в Польшу. Да еще и не одна, а с любовником. Который ее бросил. После чего она из Катовице прибрела домой. А мама припоминала отцу, что он не пошел на фронт (в сорок первом ему как раз исполнилось восемнадцать), а прикрылся тем, что его больной матери нужен уход. В войну он работал на заводе. С тех пор работу не менял и за сорок лет поднялся до главного технолога. Если бы не был на оккупированной территории, то смог бы вступить в партию и стать главным инженером, а то и директором своего «Красного экскаватора». У отца были исключительные способности ко всякой технике. Но в детстве он переболел оспой.

Мама оспой не болела. Она была красавицей. Но никогда не была уверена в себе и всего боялась. Когда ночью люди с наганами арестовали ее отца, ей едва исполнилось двенадцать.

Мне трудно представить, какую пару она могла бы себе выбрать, если бы не глубоко сидящий страх и не дефицит свободных мужчин сразу после войны.

После этих кухонных баталий я всегда долго не мог заснуть. Я думал о том, кем бы я мог стать, если бы она тогда из Польши отправилась в Париж, Лондон, Сан-Франциско…

Алекс сказал, что его родители приедут к нему на День благодарения и тогда я и смогу с ними поговорить.

— В четверг. Через неделю.

— Хорошо. А то я в пятницу улетаю домой.

— Только, пожалуйста, без магнитофона.

— Хорошо. Скажешь, во сколько приходить?

— Конечно.

Ни до, ни в День благодарения он мне не позвонил. Наверное, решил, что меня это остановит. Я просидел у телефона до сумерек, а потом, недолго думая, прихватил заветную бутылку «Перцовки» и поспешил к Алексу.

Наверное, они все сейчас за столом. Пусть думают что хотят. Терять мне нечего. Не могут же они меня не впустить

Дверь открыла жена Алекса и по-братски меня обняла. Вот это выдержка!

Все, что надо, они уже, кажется, отблагодарили. На столе вместо индюшки красовалось блюдо с пирогом. Пахло кофе. Гости разбрелись по дому и громко разговаривали. Кое-кто вышел на двор, половину которого занимал обсаженный хризантемами бассейн. Меня представили всем, кто попался под руку, но кто из них был родственник, а кто друг семьи, я, конечно, не разобрал. Владимира Савчука, отца Алекса, среди них не оказалось. А мать Алекса курила во дворе и громко рассказывала кому-то что-то забавное. Я понял, что это она, по акценту.

— А где же твой отец? — спросил я у Алекса.

Он ответил, что наверху, но попросил меня не утомлять старика. В сентябре Уолтеру сделали операцию на сердце. Врачи довольны результатом, но после анестезии что-то случилось с памятью. Теперь он в мельчайших подробностях помнит то, что было в молодости, но забывает, что только что ел за обедом.

Я налил себе вина и поднялся за Алексом на второй этаж. Дом у Алекса был не новый, но и не старый. В нем было все, что нужно, но как-то уж очень по минимуму. Конечно, нечего сравнивать с моей двухкомнатной хрущобой, но по их стандартам очень скромно. Особенно если исходить из тех семидесяти тысяч, которые он должен зарабатывать в год. А то и больше. На то он и владелец хоть небольшого, но собственного бизнеса. Надо у него спросить. Из краеведческого любопытства.

Кто-то окликнул нас сзади. Я обернулся и увидел Владимира Савчука. Алекс познакомил нас и ушел к гостям. Старик хорошо сохранился. Гладкая кожа, ясный взгляд, прямая спина. У нас он если бы и дожил до семидесяти, плюс-сколько-там-ему, то не в такой форме.

Узнав, откуда я, начал разговор на украинском, потом время от времени вставлял русские слова и целые выражения, затем полностью перешел на русский. А когда я, чтобы подыграть ветерану, сделал то же самое, он снова, наверное незаметно для самого себя, перешел на украинский. Я похвалил его украинский и спросил, где он на нем разговаривает. «Наверное, в Украинском землячестве?» Савчук ответил, что в начале пятидесятых заходил к местным украинцам, но когда они узнали, что он служил в РОА, то не захотели иметь с ним дело.

Я сказал, что слышал от Алекса его историю и хотел бы расспросить его самого.

— О чем?

— О деталях. О том, чего не прочтешь в книгах. О том, как все было на самом деле.

— Зачем это вам?

— Просто так.

— Просто так не бывает.

Сказав это, старик сделал движение в сторону лестницы.

Я скороговоркой принялся объяснять ему ценность каждой отдельно взятой жизни. Бесценность знания, без которого мы — слепые. Ведь за любой биографией стоит трагичность истории. Которую от нас скрывали. Поэтому наша задача — узнать о ней.

— Зачем?

— Чтобы знать!

— Для чего?

— Чтоб гордиться!

— Чем? Что нас окружили? Или тем, что я убегал?

— Но ведь у вас не было выбора! В этом-то и состоит трагедия! Маленького человека. Который всегда становится жертвой. Попадает меж жерновов истории! Потому что…