Рассказы - [14]

— Разлюбил, значит, — сказал я.

— А вот трупы интересные, — сказал Тонхоноич, игнорируя мой тонкий юмор. И замолчал.

— И чего в них интересного? — спросил Тоха.

— У них раны, — сказал Тонхоноич.

— У трупов раны, — мечтательно сказал Тоха. — Это же так необычно.

— Короче. Идите спать! — похоже, мы всерьёз его достали.

Мы пошли спать.

У кого-то может сложиться впечатление, что в этот год мы только и делали, что бухали и отслеживали Свана. Это не совсем так. Вернее, это совсем не так. Я в тот период активно ухаживал за Ольгой, Тоха вовсю зарабатывал репутацию бешеного креативщика, а команда наша пёрла победным маршем по полям Первой лиги. Просто, как позже выяснилось, это было не главное.

Совсем не главное.

Трупы действительно оказались интересные. Это нам Тонхоноич на утро рассказал, когда подобрел. Настолько интересные, что мы с Тохой, дружненько отзвонившись на свои работы, пошли к нему, в Октябрьский ОВД. Я уже не помню, как точно звучали эти формулировки, хотя потратил часа три, прилежно переписывая избранные места из различных заключений.

Если коротко, то раны эти выглядели… Понятнее всех нам объяснил это Шах, наш друг, фельдшер скорой и добродушный циник. Если бы у них из спины росла лишняя пара рук, сказал он, и её бы отрезали, это бы выглядело точно так же. Вот.

Ушли мы от Тонхоноича в обед. Чувствовал я себя препаршиво. Но не из-за этих трупных подробностей.

Я с похмелья жрать хочу до дрожи, а не могу. Вдобавок я был невыспавшийся.

Поганое состояние.

— Слышь, — говорит Тоха. — Они, по ходу, милицию вызвали.

— Кто они? — спрашиваю я.

— Не знаю, — отвечает Тоха.

— Наш враг безлик, наш враг незнаем, могуч, велик, неосязаем, — бормочу я.

— А с другой стороны, — говорит Тоха. — Что в этом было плохого?

В самом деле, что в этом было плохого? Но тогда мы об этом не думали.

— Это Сван, — сказал Тоха. — Больше некому. Сван.

Разговор этот происходил уже в июле. Жара стояла такая, что асфальт под ногами плыл и продавливался. Люди изнемогали от жары. Выпитый квас тут же выступал потом. По вечерам и на выходные весь город срывался к воде.

Слишком много света, слишком много тепла.

Мы сидели в летнем кафе. Пили кока-колу. Это в подтверждение тезиса, что мы не только бухали.

— Давай попробуем по-другому, — сказал я. — Такой чисто маркетинговый подход. Зачем — ему — это — надо?

— Откуда я знаю, — сказал Тоха. — Не я же гений.

— Значит, штурмуем, — сказал я. — Принимаются все идеи. Даже самые бредовые.

Тоха замолчал минут на пять. А потом сказал: ангелы. И я как-то сразу его понял. Cван, сказал Тоха, это тот, кто строит рай на земле, и нечего корчить такую рожу. Да, сказал я, а тот, кто умеет летать — это ж ведь практически ангел, а что? Ну в общем да, отвечали мне, ведь способность летать — она, возможно, дает новое измерение не только твоим движениям, но и чувствам, и даже, возможно, мыслям. Ну а если, спросил я, предположить, что он тупо хочет нобелевку? А? Пошел в жопу, ответил Тоха, ангелы всяко круче нобелевки! И вообще, раз ангелов нет, (а их, по-видимому, таки нет, вставил я) то их надо создать нах! А как же бомжи, сказал я потише, они же тоже люди. Какие люди, окстись, сказал Тоха, что в них есть человеческого? Душа, сказал я. Слышал уже, ответил Тоха. Сами выбрали, сами умерли, добавил он.

— Это не штурм, — сказал я.

— А что?

— Это узконаправленный бред двух зашоренных недоинтеллигентов.

— С левитальной фиксацией, — добавил Тоха.

— Но выяснить надо, — сказал я.

— Выясним, — заверил Тоха.

И мы начали разрабатывать План.

Вот к чему приводит избыток света и тепла.

Люди начинают строить Планы.

Тьфу.

Наладить слежку и систематический сбор информации. Завязать знакомства в БНЦ. Мониторить сплетни. Чёткое взаимодействие, чётко разделенные обязанности, четко определенные этапы. В общем, план был блестящий, и, как все блестящие планы, реализовываться не спешил.

— Это и правда был хороший план, — говорит Тоха.

— Кто ж спорит, — говорю я.

Холодно. Серьёзно, холодно.

А потом наступил сентябрь. Студенты, студентки, желтые листья, прохладный прозрачный воздух и добродушно-огромный Шах, сообщающий нам самую удивительную новость в нашей жизни.

— … крылья, как у бабочки, только обломанные, торчат из спины. Самое интересное, что вид у него вполне такой… довольный. Человек-мотылек, — Шах засмеялся. — И кроме крыльев еще непонятная железа вживлена.

— А отчего он умер? — спросил Тоха.

— Непонятно. Похоже, что от истощения. Но ухоженный.

— Что значит ухоженный? — спросил я.

— Ну чистый он, — сказал Шах. — Кожа без угрей, шрамов, болячек. Волосы аккуратно подстрижены. Нормальный такой, в общем, человек. Если не считать этой железы.

— И крыльев, — сказал Тоха.

— Ну да, — сказал Шах. — И крыльев.

Такой вот штрих — сам Шах ничего такого особенного в этом не видел. Фершал скорой помощи, видали мы всякое. И покровавее, и подраматичнее.

— Вот потому они и не жалуются, и не сбегают от него, — сказал Тоха, наблюдая, как Шах лезет в карету скорой помощи — весь такой большой, в белом халате, с засученными рукавами, похожий на врача-садиста.

— Потому что он большой и страшный? — сказал я, глядя на отъезжающую неотложку.