Когда его обнаружат? Когда не придет за пенсией? Или когда соседка случайно ткнется в незапертую дверь? Будут искать, выйдут на гараж… Он уже будет разлагаться. Впрочем, все равно: все в этом мире рано или поздно разложится на части.
Он с отчаянием думал о том, что сегодняшний день нужно прожить до конца, опять лечь спать и опять встречать утро, думать, чем занять себя в день предстоящий. Волнение его достигло предела, он торопливо оделся, осмотрел квартиру, бросил последний взгляд на фотографии и вышел на улицу. Дверь оставил открытой, ключи бросил в прихожей.
На улице было по-летнему тепло и свежо, но он не замечал этого, как не заметил почтительного приветствия сидящих на скамейке старушек. Гараж находился в километре от дома, за несколькими дворами. Он медленно шел, смотрел и не видел зеленой травы и цветов возле домов, воркующих голубей, играющую детвору. Не доходя до гаража, он остановился возле дворовой скамейки и присел. В голове не было ни сожалений, ни воспоминаний. Почему-то думалось о верблюдах в пустыне.
Он глядел в землю и вдруг почувствовал, что рядом кто-то присел на скамью. Он даже не хотел смотреть в ту сторону и поднялся было идти дальше к гаражу, как вдруг этот человек обратился к нему:
— Помоги, старик… дай на хлеб…
Это был нищий человек в грязной рваной одежде и с большой холщовой сумкой. Старик машинально пошарил рукой в кармане куртки, но ничего не нашел. Он немного растерялся: нехорошо было уходить с чувством неисполненной просьбы.
— Возьми куртку. — Старик стянул с себя летнюю светлую куртку и протянул бомжу. Тот удивился, но куртку схватил, сразу засунул ее в мешок и только потом участливо спросил:
— Ты сам-то как… без куртки, отец?..
Бомж сильно заикался и говорил неуверенно, проглатывая концы фраз. Старик посмотрел на него внимательно, увидел жалостливый взгляд темных слезящихся глаз. На левой руке нищего, возле кисти, виднелась большая, с начинающимся гноением рана.
— Ты можешь умереть от такой раны, парень… Сколько дней она у тебя?
— Давеча… продырявился… маленько, — ответил бомж, безучастно глядя на рану, как будто не на свою.
— Пошевели пальцами, всеми, — с профессиональным интересом попросил старик.
Бомж сжал грязные, с обломанными ногтями пальцы в кулак.
Старик замер в каком-то забытьи, смотрел на раненую руку. Он ни о чем не думал в этот момент, но в его душе возникала какая-то слабая, как легкий ветер, сила.
— Пойдем со мной, у тебя будет дом, — предложил старик бомжу.
— Старик, ч-че… те надо? — Бомж уже настороженно стал смотреть на старика, пытаясь понять, в какую ловушку его хотят затянуть.
— Ничего не бойся, у тебя будет свое жилье. Как тебя зовут?
— Петрухой.
— Пойдем, Петя, я накормлю и обработаю тебе рану.
Бомж нерешительно встал и пошел. Он оценил фигуру старика и подумал, что в крайнем случае сможет с ним справиться.
Когда старик завел Петра в квартиру, в замкнутом ее объеме нестерпимый резкий запах бомжа проявился еще сильнее. В старике шевельнулось чувство брезгливости — он был чрезмерно педантичен и чистоплотен. Бомж, кажется, сам почувствовал себя неловко в чистом месте.
— Придется, Петя, тебя мыть. Раздевайся, — сказал старик и задумался, в какие одежды переодеть гостя.
Тот растерянно оглядывал квартиру, ожидая неведомого подвоха, и пытался сообразить, что задумал этот странный старик.
— А тебя… как зовут, отец? — В хриплом голосе почувствовались нотки уважения.
— Лазарь Исаакович, — спокойно ответил старик.
— Ну и имя у тебя, старина… солидное… Уважаю! — Бомж стал медленно снимать лохмотья и бережно, как большую ценность, складывать их в углу прихожей рядом с холщовым мешком.
Старик смотрел на голого Петра, на его очень худое, с многочисленными шрамами тело. В какой-то момент он засомневался в своем предприятии. Но остановиться уже не мог. Он наполнил ванну горячей водой, вылил в нее бутыль душистого геля. Помог Петру устроиться и закрыл дверь.
В шкафу, где оставались многие вещи сына, он нашел брюки и рубашку. Потом пошел на кухню, включил чайник, достал из холодильника совсем немногое, что у него оставалось: булку хлеба и куски жареной рыбы.
Когда Пётр помылся, он дал ему чистую одежду. Бомж невероятно преобразился: лицо его посветлело, прежде тусклые волосы завились в темно-русые кудри. Он стоял босой на полу в слишком большой для него рубашке и длинных брюках. Теперь он выглядел парнем лет тридцати приятной внешности, но с отпечатком тяжелой судьбы.
Старик стал осторожно осматривать рану:
— Как же тебя угораздило, Петя?
— Прибили руку к… бревну.
— Кто? И за что?
— Дом там, — бомж неопределенно махнул рукой, — недостроенный… я хотел переночевать… через забор полез… зашел, а там хозяин… подумал, что я воровать… здоровый гад был… отпинал… голову ногами… потом гвоздем огромным… прибил руку… к полу... сказал, что придет завтра и… сделает из меня корм для собак…
— А дальше что?
— Убежал... всю ночь гвоздь расшатывал… вытащил под утро…
Старик принес вату и перекись водорода, аккуратно обработал рану.
— Нужна мазь и антибиотики, Петя. Я схожу в аптеку, ты подожди.
Выйдя на улицу, старик уже по-другому взглянул на солнечный свет, на его лице появилась озабоченность, в голове выстраивался план излечения гнойной раны конечности. В аптеке долго выбирал лекарства, расспрашивал аптекаря, перечитывал инструкции.
