Рассказы - [4]

Нельзя сказать, чтобы всё это так уж сильно портило жизнь Роману Чистякову: у него хватало радостей, чтобы перебить неприятный душевный привкус, и всё-таки тайком от самого себя он считал дни до сергеева дембеля.

И Сергей томился в армии: то ли он шестым чувством определил, что дела его семейные плохи, то ли подозревал жену просто из принципа, — мол, все они, бабы, таковы… Но только ему было очень плохо. Он остро чувствовал себя обманутым, он озлобился на весь мир, и злоба сочилась из него так густо, что даже старослужащие старались не задевать его без нужды. На беду он попал в такую часть, где отпуска солдатам давали крайне неохотно, и за все два года ему ни разу не случилось побывать дома.

И дембель ему вышел поздний: не в мае, а в июне, в самом конце месяца определили ему покинуть часть. В тот самом июне, о котором идёт речь, в том июне 1971 года, когда у нас в районе проходил молодёжный военно-спортивный слёт.

Жена Сергея поняла, что всё кончено: у неё было два года, и она не смогла их использовать, — остаётся несколько недель, и придётся действовать решительно. И она, глотая слёзы отчаяния, приехала в наш палаточный городок. И оттаявший душой на лесном приволье, потерявший бдительность, уверенный, что теперь-то, накануне братова возвращения дело можно считать законченным, Роман неожиданно для себя пал. Разумеется, ни для кого это не стало секретом.

И вот теперь он шёл по песчаному карьеру — бодрым, уверенным шагом, но на душе у него было так скверно, как никогда. Он даже и не подозревал, что человеку может быть так плохо. Впервые он подумал о том, что жизнь, может быть, не такая уж и великая ценность…

А я, семилетний, держал в руках настоящий пистолет и целился то в пролетающую ворону, то в дальнюю сосну… Я переводил ствол от цели к цели, от серого валуна к чёрной коряге, от дальнего облачка к вороньему гнезду на берёзе, — пока, наконец, не упёрся мушкой в спину Роману. Прямо между лопаток… Спина широкая, затянутая ярко-синей спортивной курткой…

Да просто так я это сделал: я же не собирался в него стрелять!.. Я просто воображал, что это фашист идёт по нашей земле, а я, как отважный партизан, подкарауливаю его в лесных зарослях.

— Эй, — сказал отцу заместитель. — Ты бы забрал оружие… Заряжено, между прочим.

Отец испуганно бросился ко мне и отобрал пистолет. Я не заплакал, — я понимал, что счастье не может продолжаться вечно.

— Подожди, — сказал отец, — сейчас постреляешь. Вот Рома бутылки поставит, и будешь ты по ним бить.

Роман добрался до противоположной стены карьера, ловко влез на песчаный карниз… Там уже кучей лежали заранее приготовленные бутылки. Он поставил на песок большую зелёную бутылку из-под шампанского, — на солнце блеснула серебряная фольга, — нагнулся за следующей. Отец снова дал мне пистолет.

Я немедленно прицелился.

— Да подожди ты! — разозлился отец. — Пускай Ромка уйдёт. Ты ещё трупов мне наделай…

В это время Роман обернулся и увидел меня, ещё не успевшего опустить пистолет. Наши взгляды на секунду встретились.

Расстояние между нами было велико, но мне показалось, что мы посмотрели друг на друга в упор, — я даже дыхание его почувствовал. Нет сомнения, — он решил, что я целюсь именно в него, и сейчас выстрелю. Замечал ли он меня прежде? Я сомневаюсь. Весьма возможно, что он впервые увидел меня, впервые понял, что я существую. Обернулся, — и вдруг увидел невесть откуда взявшегося детёныша, ангела смерти с пистолетом в руке.

Роман не испугался нисколько, только прищурился холодно, двинул челюстью слегка и нагнулся за следующей бутылкой. Но какая-то тень прошла по его лицу, — не страха, нет, — смирения… Он понял, за что ему это, и растерзанная душа его согласилась с таким приговором.

А ведь я вправду собирался выстрелить. Чего ещё ждать-то? — бутылка из-под шампанского уже стоит, цель, стало быть, определена… Огонь, батарея! И если бы отец меня не остановил…

Так Роман Чистяков впервые в жизни оказался под прицелом.

Но он спокойно расставил бутылки, легко спрыгнул на дно карьера и беспечно помахивая руками, пошёл в нашу сторону. Только когда он взобрался на нашу площадку, отец разрешил мне стрелять.

Я так обрадовался, что пальнул, почти не целясь. Разумеется, не попал ни в одну бутылку.

— Ну… — насмешливо протянул отец, и хотел забрать пистолет.

— Подожди, пускай ещё раз попробует! — вступился за меня второй заместитель. — Ты, мальчик, целься тщательней! Смотри, чтобы мушка была…

— Я знаю, знаю! — перебил я, и прикрыл чёрной мушкой зелёную, сверкающую точку бутылки. Хлоп! И на песке осталось только донышко. Я попал. Невероятно, но я попал! До сих пор этот выстрел числится у меня в списке жизненных достижений.

Потом отец отобрал пистолет, и я уже не помню, чем завершились эти стрельбы, и как вообще закончился слёт, и как мы добирались до дома… Причём, многое забылось тут же, — за какой-то месяц. И когда в августе отец мне сказал:

— Ты помнишь Романа Чистякова? — я долго не мог понять, о ком идёт речь.

— Ну, Роман, Ромка… Он с нами в палатке жил… Маленький такой, лысоватый…

Да, теперь я вспомнил, но не без труда: за пять дней слёта у меня было множество других, более ярких впечатлений. И даже воспоминание о том, как я чуть было не застрелил Романа, было вытеснено памятью об удачном расстреле бутылки из-под шампанского.