Рассказы бабушки - [28]

Их именьице было неподалеку от села Ольгова, принадлежавшего Апраксину Степану Степановичу, который в то время служил в Петербурге и, кажется, не был еще женат и жил у сестры своей Марьи Степановны Талызиной. Она была вдовою, и гораздо старше брата, лет на 20 или немного менее. Отец их Степан Федорович был фельдмаршалом при императрице Елизавете Петровне и был батюшкиным начальником.

Старшая сестра, Елена Степановна, была за князем Куракиным и умерла очень молодою, в самый год моего рождения. Старший сын ее, князь Александр Борисович, был послан в Париж при первом Наполеоне и имел несчастие быть на том ужасном бале, во время которого сделался пожар, и Куракина нашли на другой день под обгоревшими досками. Он?еле остался жив, но, изуродованный и больной, жил еще после этого несчастного случая лет семь или восемь. Этот несчастный праздник у австрийского посла по случаю второго брака Наполеона с дочерью австрийского императора 7 наделал в свое время много шуму, и про пожар тогда говорили, как про дурное предвестие для Наполеона.

Мы ездили с мужем в Ольгово к Марье Степановне Талызиной, когда она туда приехала, в 1794 или в 1795 году. Она знала и помнила батюшку, когда он служил при ее отце, и меня очень обласкала.

Батюшка рассказывал про нее, что она была в молодости пребойкая и пребедовая: «Приедешь, бывало, к фельдмаршалу, она и подстережет. — Корсаков, поедем кататься. Говоришь ей: — Что это, Марья Степановна, как можно: батюшка узнает, будет гневаться. — Не узнает, а узнает — беды не будет. Я беру на себя. — Да, вам-то и сойдет, а мне беда. — Да ведь говорят, что нет. — Иногда отделаешься от нее; а то и схватит, ежели вечером, и изволь ее катать». Кажется, она имела виды на батюшку, и едва ли не было и страстишки; не знаю, отчего она вышла за Талызина.

Ольгово тогда было еще совсем не то, чем сделалось впоследствии, когда там стали жить сами Апраксины. Дом тогда был маленький, как есть только средина, а бока, галереи и флигеля — все это пристроено после.8

С Апраксиными мы познакомились несколько лет спустя.

Еще неподалеку и от нас и от Ольгова, в сельце Колошине, жила наша родственница Марфа Ивановна Станкевич.

Она была сама по себе Нащокина, дочь Ивана Александровича, и была замужем за Епафродитом Ивановичем Станкевичем, который был сын Прасковьи Никитичны Татищевой, родной тетки батюшкиной матери, следовательно, приходился батюшке двоюродным дядею, и поэтому я всегда называла Марфу Ивановну бабушкою.

Станкевичи польского происхождения, то есть их предки и их гнездо в Смоленской губернии; там их премножество. У Епафродита Ивановича было несколько братьев, и у всех пренеобыкновенные имена: Филагрий,9 Аполлос, а других я и не упомню. У Марфы Ивановны было тоже много детей, но я знаю только Александра Епафродитовича: одна из его сестер, Александра, была за Карабановым, а Федосья, которая всегда и жила с матерью, вышла потом за Николая Александровича Алалыкина. Она воспитывалась в Смольном монастыре и застала там нескольких монахинь, которые там доживали свой век после того, как монастырь был переименован в институт.10

Марфа Ивановна очень была к нам расположена, и мы часто видались то у нас, то у Титовой Анны Васильевны, у Обольяниновых и у Бахмете- вых; все мы жили очень дружно. Бабушка скончалась в 1823 году. Были еще соседи не очень близкие — Головин, в Деденеве, Павел Васильевич, и Сорокин или Шокарев, порядком не помню, в Шукалове. К ним езжал только Дмитрий Александрович, и они по разу в лето бывали у нас. Шокарев, как сейчас вижу, в кафтане брусничного цвета, напудренный и с пучком; так он и дожил свой век, не переменив моды.

Мы ездили еще вскоре по приезде в деревню к родной тетке моего мужа, к Марье Ивановне Мамоновой, в село Новое. Это в двадцати пяти верстах от нас. Тетушка была очень слаба и больна — у нее была водяная. На вид ей могло быть лет около шестидесяти, и, я думаю, столько ей и было: свекровь моя, Анна Ивановна, родилась 1 января 1731 года, а Марья Ивановна была несколько моложе. В свое время она была очень хороша собою, о чем можно судить и по ее портрету, писанному в 1758 году одним очень хорошим в то время мастером.[* Людерс. Сохранилось три портрета 11 у нас в семействе: I) Александра Даниловича Янькова, 2) Анны Ивановны, его жены, писанные в 1757 году, н 3) Марьи Ивановны Мамоновой, 1758 года. Все три портрета поясные, кисть прекрасная, отделка тщательная, и пошиб напоминает портреты известного Л ампн; величина фигур в настоящую величину. Александр Данилович изображен в синем бархатном кафтане и белом атласном камзоле с золотым шитьем; причесан $ I'aile pigeon (голубиные крылышки (франц.). — Ред.); на плеча накинута вполовину красная мантия. Анна Ивановна в платье цвета couleursaumon (лосося (франц.) — Ред.); шея и плечи открыты, бриллиантовые серьги в три подвески, большой букет из фарфоровых цветов на корсаже, с плеч полуспускается синяя мантилья; волосы слегка напудрены — en frimas (словно в инее (франц.). — Ред.}',Марья Ивановна в платье белом пудесуа с красными бантами, видно, что набелена и ярко нарумянена; букет на корсаже, цветок на голове, напудрена a la neige (до снежной белизны (франц.). — Ред.); мантии нет. Все три портрета без изображения рук.] Анна Ивановна была смугла лицом и только румянилась, потому что без этого нельзя было обойтись в то время, но не белилась; а Марья Ивановна была лицом бела и, однако, румянилась и белилась. Тогда белиться не считалось предосудительным, но и не требовалось как необходимость, а румяниться должны были все. Помню, что однажды я приехала в собрание, прошла прямо в туалетную и остановилась пред зеркалом поправить свои волосы. Предо мной стоит одна Гряз- нова и румянит свои щеки. Один барин, стоявший сзади нас, и подходит к ней и говорит: «Позвольте, сударыня, вам заметить, что левая щека у вас больше нарумянена». Она поблагодарила и подрумянила и правую щеку. Теперь румянятся потихоньку, а тогда это составляло необходимое условие, чтоб явиться в люди.