Рассказы - [6]

Что же, собственно, надо было делать? Выйти из своей засады, напугать до полусмерти эту и без того уже напуганную женщину? Видеть ее ужас, ее горе, слышать ее мольбы и… Что же дальше? Отнять у нее эту дрянь, набрать которую стоило ей столько трудов, обвинить ее в краже, лишить ее тепла и, может быть, лишить горячей пищи ее детей, таких же худых и запуганных, как она?

Женщина продолжала кормить ребенка и в то же время тревожно оглядывалась по сторонам.

«Подойти, пристыдить, пригрозить даже, а потом простить?» — подумал Николай Иванович и тут же возмутился, до того лживой и бессмысленной показалась ему эта сцена. К тому же одна мысль, что появление его, несомненно, вызовет у этой кормящей женщины испуг, почти ужас, стала ему настолько невыносима, что он забыл свою решимость достойно выполнить возложенную на него обязанность и — отступил. Щурясь и поминутно поправляя очки, осторожно шагал он, пробираясь среди кустов и деревьев; он прятался за стволы и останавливался, оглядываясь на сидящую женщину. Когда под ногой его слабо хрустнул вереск, он сразу пригнулся к земле, на лице его отразился испуг, а в груди сильно забилось сердце.

«Боже мой! — невольно подумал он, — кто же вор? Я ли боюсь этой женщины, или она боится меня?»

Когда Николай Иванович сообразил, что ушел достаточно далеко, он наконец выпрямился, облегченно вздохнул полной грудью и быстро зашагал по направлению к своему экипажу.

— Ну, что? — спросила Ольга Ивановна.

— Никого! — храбро ответил он. — Я исходил всю эту часть леса. Тебе показалось.

Она пытливо глянула ему в лицо, он хотел ответить ей прямым, откровенным взглядом, но покраснел и смешался.

Когда Николай Иванович уселся на свое место, Ольга передала ему вожжи, лошадь фыркнула, тряхнула головой и пошла крупным шагом. Наступило неловкое, напряженное молчание, а из лесу, со стороны оврага, отчетливо раздались короткие, гулкие удары топора.

— Ну, Ольга, — сказал Николай Иванович, чувствуя, что его ложь не удалась, — я не имел мужества… Духу у меня не хватило… Женщина, понимаешь ли, больная, нищая… Женщина с ребенком…

Он опять покраснел.

Ольга Ивановна заметила это; она подумала, что брату стыдно и неловко за свою сентиментальность и ложь. Она ласково заглянула ему в глаза и засмеялась.

— Ничего, Коля, ничего, — успокоила она его. — Все дело, конечно, только в привычке.

В ДОРОГЕ

Шел первый час ночи. В большой зале третьего класса, тускло освещенной газовыми рожками, было людно: спали на лавках, спали растянувшись на полу и подложив под голову туго набитый холщовый мешок. То и дело отворялись и хлопали двери, пропуская клубы холодного воздуха. Кругом слышалось движение, снаружи доносились свистки паровоза и мерный стук то приближающихся, то вновь удаляющихся колес; раздавались голоса. Вот снова хлопнула дверь, и теперь уже в самой зале задребезжал и залился звонок.

— Батюшки! нам, что ли? — спросила женщина и бестолково засуетилась, поправляя на себе платок и хватаясь кругом за что попало. Она спала на полу, рядом с ней, увернутый в лохмотья, лежал маленький ребенок.

— Постой, тетка, не торопись, — обратился к ней с лавки молодой парень, франтоватый по-приказчичьи, с некрасивым самоуверенным лицом. — Ишь ты, проворная какая! Сказано тебе, нам тут почитай до свету сидеть.

— Ох, родимый, как бы не пропустить. Спросить бы разве?

— Чего спрашивать-то? ведь и то говорят тебе. В одно место едем, чего же тебе вперед-то соваться.

— Да ты верно знаешь-то? — спросила баба.

— Уж верно. Сами едем, чего ж тут.

Он достал из кармана скомканную папиросу, расправил ее, нащупал там же спичку и стал чиркать ей о стену.

— Ишь у тебя там какой простор, — заговорил он опять, раскуривая и потягиваясь на лавке, — а у меня здесь не повернись. — Баба сидела на полу, и лицо ее, сперва испуганное, теперь успокоилось и приняло сосредоточенное, тупое выражение.

— Оно ничего, просторно, — ответила она, — несет только по полу-то. Прозябла.

— Ничего, в вагоне согреешься. Опять небось под лавками лазить будешь. Зайцем. Ловко! И распотешила ты народ, когда у тебя ребенок там запищал. Животики надорвал! Кричит, а тут — «билеты пожалуйте». И как тот только не догадался, удивленье!

— Может, и догадался, да так, добрая душа. Ведь и у кондукторов душа есть, братцы, — отозвался старик, сосед по лавке. — Куда едешь-то, тетка?

— В Москву, — задумчиво ответила баба.

— Из голодных мест, что ли? На заработки?

— В мамки хочу. Вот ребеночек-то мой; его в казенный дом определю, а сама в мамки. — Она глубоко вздохнула, подперла подбородок рукой и задумалась. Парень сплюнул и весело засмеялся.

— Ишь голодные-то вы, голодные, а ребят незаконных в казенные дома возите, — насмешливо заметил он и прищурился. — Что ж, ты ничего… Я тебя с вечеру заприметил. Закорузла только больно.

Баба заволновалась. Губы ее зажевали, а глаза глянули испуганно.

— Ничего! в городе отмоешься. В мамках житье хорошее; меня к себе в гости позови. — Он расхохотался, но она не ответила ни слова и продолжала смотреть перед собой во все глаза.

— Вдова, что ли? — окликнул ее старик.

— Вдова.

— Плохо у вас этим годом?