Рассказки конца века - [17]

Он в нерешительности.

Перед входом лежал грязный коврик с золотистыми буквами «достоинство человека — в труде». Ну и ну, подумал он, вот подонки-то. Немного в отдалении, посреди осеннего сквера, грустно поблескивали осколки битых бутылок. Пожилой мужчина два раза обошел здание. Замер перед бронированным входом. Дверь чуть-чуть приоткрыта. Он огляделся и рванул дверь на себя. Железо скрипнуло, нехотя пропуская внутрь.

— Дом политической терпимости?

— Он самый, — приветливо сказал ему молодой амбал, в костюме и сероглазый. — Вы заходите. Мы любому рады, даже такому, как вы.

— Мне бы…

Мужчина молчал: разглядывал свои пальцы, крутил пуговицы мятого пиджака.

Амбал участливо смотрел на него.

— Извините, а вы кто по ориентации?

— Э-э?

— Ну, скажем… Анархо-синдикалист? Нацист? Или что-то из ряда вон?

— Да нет… коммунист я, наверное, — признался он.

— Замечательно! — с чувством сказал амбал. — Вы не представляете, как я рад. В таком случае вы хотели бы заняться здесь большевизмом. Угадал? И, как я подозреваю, не в одиночестве. Как насчет воссоединения с пролетариатом? Уединенный номер, красные флажки, аккуратный бюстик… скажем, Карла Маркса… звуки «Интернационала»… и вы соединитесь с настоящим рабочим. С грязным, потным, униженным. У него на шее будет ярмо, а руки будут в мозолях. Правильно?

— Видите ли, — смущенно признался он. — Это хорошо, но я бы предпочел…

Амбал перебил:

— С комсомолкой? Нет проблем. Есть тут одна героиня: чудо-девушка, прямо с плаката, почти чекистка. Ну да ладно, сами увидите. Она сбросит с себя буржуазные предрассудки, обнажит свою революционную сущность… Я вижу, как загорелись ваши глаза!

— Знаете, я бы хотел заняться этим по-сталински.

— Это уже круто, — вздохнул амбал. — Я бы даже сказал, нетрадиционно. Однако мы известны любовью к людям. Обслуживаем и таких. Хотя серпом и молотом по-живому, это сильно… ладно, все-таки не мещане.

Мужчина улыбался: впервые он не встретил упрека, только сервис и сплошное сочувствие.

— И еще, — доверительно прошептал он. — Если можно, я бы хотел заняться всем этим с пионером.

— А почему нельзя? Можно, само собой. Только пионер занят. Один человек в актовом зале снял весь отряд — для группового ленинизма, он, знаете ли, ноябрьский праздник захотел посмотреть, а потом еще первомайскую демонстрацию. А с демонстрацией они до утра не кончат.

— Что же делать? Я с женщинами не могу, они на империалистической стадии уже засыпают. А я не могу внедрять идеалы в спящую женщину.

Парень-сероглаз посмотрел на его с усмешкой. Вроде задумался. Наконец весело произнес:

— Есть тут молодой человек… Выносливый — просто жуть. Вчера арийцы зашли, так мы его жидом обрядили. Все стерпел, только в газовой камере задыхаться начал, вы представляете? Можно сделать его комсомольцем тридцатых. Хотите?

— Да.

Амбал исчез. Появился через минуту, вздохнул горестно-протяжно:

— Отказался. Отказался, хоть и выносливый. Говорит, что извращение. А я ему, козлу, говорю: а что тут у нас, козел, не извращение? А он свое. Не хочу, мол, по-сталински, по-хрущевски еще могу, а по-сталински пусть его памятник удовлетворяет. Я ему говорю, чистоплюю: желание клиента — закон. А он не верит… Так что предлагаю вам выход: давайте уж по-сталински, только сами с собой. Ну не совсем сами с собой, мы вам памятник Иосифа Виссарионовича дадим. А еще цветы вручим, можете возложить. Марш подходящий врубим, все как положено. Ну а дальше сами с усами, фантазируйте, как хотите, только памятник не попортите, он тут один такой.

Скрывая досаду, он согласился, и его повели в подвал. По словам хозяина, памятник стоял там. Когда привели, дали букетик алых гвоздик и включили забытую музыку. Он услышал, что от тайги до британский морей Красная Армия по-прежнему всех сильней.

— Классная музычка? — с ухмылкой спросил амбал.

Мужчина закрыл глаза.

А когда открыл, то увидел, как со скульптуры сдернули покрывало. Вместо отеческих усов вождя на него смотрело лицо Николая Второго.

Он застонал, чувствуя холод и пустоту.

— Извините, сейчас поправим.

Амбал суетился. Посетитель кривил лицо, левая рука подрагивала. Через минуту он пришел в себя и сухо ответил:

— Спасибо, не надо. У меня уже ничего не получится.

…С тех пор мужчина начал пропускать митинги. Личный политаналитик признал его пассивным электоратом. Через неделю он услышал диагноз — латентный либерализм. Об этом говорили почти все симптомы. Через полгода ему предложили изменить партийную принадлежность.

— Это элементарная процедура, — уверял политаналитик. — Вам нужно отрубить классовой подход и завести общечеловеческую мораль. Заживете снова нормальной жизнью, вам еще завидовать будут.

К его удивлению, увядший коммунар отказался.

— Это отсталые взгляды, консервативное воспитание, — говорил ему модный спец.

Бедняга слушал его, но по-прежнему мотал головой. И твердил в ответ:

— Не за то наши деды на партактивах сидели, чтоб я трансполитом был.

Забытое искусство коалы

Леонид Дивнов владел коалой в совершенстве. Первые сведения о ней он получил в семь лет, когда во дворе появился пацан, бросавший смешки и полунамеки. Потом пацан исчез, по слухам его просто убили весной на острове. Но ему удалось заронить в сознание Дивнова первое подозрение о забытом могуществе. Так начался Путь.