Расскажи живым - [70]

На построении отряда читают сводку Совинформбюро. Войска Ленинградского, Волховского, Второго Прибалтийского фронтов и Балтийский флот разгромили группу «Север», полностью освободили Ленинград от вражеской блокады, гонят немцев на запад и уже вступили на территорию Эстонии. В отряде радостное возбуждение, все обсуждают услышанное.

В пущу стали прилетать наши самолеты. Садиться им еще негде и они сбрасывают груз в условленных местах, на специально разложенные костры. Еду в соединение Шупени, в штабе сказали, что там сбросили мешки с перевязочным материалом и медикаментами.

— Не теряйтесь! — говорит мне комиссар отряда, — если надо, то обратитесь к самому Степану Петровичу.

Дорогу объяснили, можно ехать. Безмолвие леса не успокаивает, а, наоборот, настораживает. Но это только при выезде, а потом ощущение опасности притупляется, забываю о возможной встрече с немцами или полицаями, и уже думаю о том, что с пустыми руками мне возвращаться нельзя, осталось несколько индивидуальных пакетов и кое-что из медикаментов.

— Вы уже не первый, — говорит врач соединения, выслушав меня и косясь на пустой рюкзак. — Львиную долю всего, — он показывает на несколько ящиков и брезентовых, туго набитых мешков, нагроможденных в углу землянки, — приказано завтра же отправить в госпиталь.

— И нам тоже должны сбросить груз, уже нечем ни лечить, ни перевязывать, — говорю я, надеясь на сочувствие.

— Садитесь, подкрепимся и пойдем в штаб.

— Спасибо, не голоден. Мне бы надо вернуться до вечера. — Показываю список того, что нам требуется. — Сходите вы, я посижу.

Он видит, что я устал, и, накинув шинель, уходит.

Возвращается скоро. Вынимая из ящика лекарства, рассказывает:

— Вместе с грузом прислали Меснику именной автомат. В штабе висит.

— Хирург стоит того, — отвечаю я.

Зима в этом году с частыми оттепелями, сильных морозов не было. Может, в этих местах, на западе, всегда такие зимы. Во всех землянках, и в моей тоже, подпочвенные воды затопляют пол. Каждое утро ко мне приходят двое помощников и мы, передавая друг другу ведра, выплескиваем воду на поверхность.

По лагерной дороге мимо землянок едут генерал Капуста и его ординарец. Возвращаются откуда-то издалека, лошади идут неторопливо,тяжело ступая в талый снег. Генерал и не на лошади внушителен — и ростом, и размахом плеч, а сейчас, верхом, в кавказской бурке он кажется богатырем. Он сам делал свою биографию, не покорялся судьбе. В начале войны был ранен в стопу, не мог выбраться из окружения, а через три месяца — руководитель вооруженной группы, а затем партизанского отряда. Росло число бойцов его отряда, увеличивалось количество людей, удачных засад, разгромленных гарнизонов. К лету сорок второго под его началом была уже бригада. Тогда же, в августе прошлого года, группу партизанских командиров вызвали в Москву, там на совещании они докладывали Сталину и членам Политбюро. Капуста возвратился из-за фронта с орденом, в чине генерала. Поручили командование соединением. С весны сорок третьего года соединение двинулось на запад, с боями прошло семьсот километров и в августе вступило в Липичанскую пущу.

И он, генерал, и секретарь обкома Самутин — незаурядные люди. Василий Емельянович — один из руководителей Компартии Западной Белоруссии, в течение семи лет был на нелегальном .положений. Что это значит — быть на нелегальном положении — об этом мы, в нашем комсомольском возрасте, можем лишь догадываться, судить по книгам и кинофильмам.

Днем вызывали в штаб отряда. Там сидит один из чемеровских ребят, только что переплывший Щару, и рассказывает, что попали в засаду, двоих ранило, одного тяжело, его везут на лошадях, через час будут у берега. Степанов поручает начальнику разведки обеспечить переправу, а мне — встретить и оказать помощь.

С высокого берега далеко просматривается гладь реки, левый берег, густой лес, подступивший к реке. Пока никого не видно. Сейчас середина февраля, а солнце весеннее, бревна, на которых я сижу, нагрелись. Наверно, река и не замерзала. Наконец на том берегу показалась группа партизан, впереди них две лошади под седлами, одна за другой, а в носилках, между ними, как в люльке, лежит раненый. Переправа из двух лодок уже готова, лежачего переносят в лодку, второй раненый сам садится. Вслед за лодками плывут лошади.

Носилки выносят на берег, я узнаю Николая Хвесеню, а легко раненный — Сергей Богданчук. Пока устраивают носилки между лошадьми, ввожу сердечные Хвесене: синева на губах вызывает опасение. В землянке у себя снова ввожу лекарства, раздеваю и приступаю к перевязке.

Рассказывает мне как все было.

— Ходили далеко, к Зельве, на дорогу Москва — Брест. Два состава пропустили — один порожняк, другой с закрытыми вагонами, неизвестно что там. Дождались третьего и только тогда дернули за шнур, когда увидели на платформах машины, орудия. Возвращаемся назад — и так захотелось к себе в Чемеры, что не заметили, как свернули на свой проселок. Под вечер было, зашли к моим, наш дом крайний. Пост не поставили, не нужен, через час уйдем... Мать зажгла лампу, растопила печь, отец принес две курицы из сарая, послал сестру собрать яйца... Первым вскочил Сергей: «Немцы!» Я к окну, а там за палисадником — каски. Тут же в распахнутых дверях встали двое немцев, а между ними — сестра. — Николай замолчал, отодвинул с груди полушубок, что лежал поверх одеяла.