Расскажи мне три истории - [11]

Измученный и выдохшийся отец потерял как волосы, так и вес, будто бы это он, а не она проходил сеансы химиотерапии и облучения. Словно он ее отражение. Или сиамский близнец. Один из них не мог существовать без другого. Прошло чуть более двух лет (747 дней, я считаю), и я не смогла не заметить, что лишь недавно он стал набирать вес и выглядеть более солидно. Опять же, он мужчина, отец, а не ребенок. На протяжении нескольких последующих месяцев он задавал мне такие вопросы, которые ясно показывали, что он и понятия не имеет, как мы существуем изо дня в день: «Где мы храним совок?», «Как зовут директора твоей школы?», «Как часто ты проходишь медосмотры?».

Отец работал полный рабочий день, а в выходные занимался ведением переговоров со страховыми компаниями, разбирался с горой счетов от врачей, которые все продолжали приходить, что было жестоко, принимая во внимание все факты. И вместо того, чтобы беспокоить его, я брала его изрядно использованную кредитку. Занималась пополнением запасов туалетных полотенец и бумаги, вела список покупок, покупала нам в огромном количестве батончики мюсли и быстрорастворимую овсянку. Из-за того, что у меня не было водительского удостоверения в тот первый год, я заказывала бюстгальтеры по интернету. И тампоны. Спрашивала у интернета ответы на вопросы, которые должна была дать мама. Печальная виртуальная замена.

Мы справлялись. Оба. И какое-то время были настолько поглощены этим, что я почти забыла, как все было раньше. Как мы втроем были близки. Когда-то в детстве я забиралась в кровать между родителями, чтобы мы могли сделать наш ежедневный Джесси-бутерброд. Мы были счастливой семьей; три – это хорошее, уравновешенное число. У каждого своя роль. Папа работал и веселил нас. Мама тоже работала, но на полставки, поэтому она была и миротворцем, и цементом нашей семьи. А моя задача заключалась в том, чтобы быть их ребенком, быть послушной и греться в их непреходящих потоках внимания.

Прошло 747 дней, а я до сих пор не знаю, как поговорить обо всем этом. То есть, я могу говорить о том, как покупала туалетную бумагу, как мы были опустошены, как я была опустошена. Но я все еще не знаю, как говорить о маме. О ней настоящей.Вспоминать о том, какой она была, и не разваливаться на части.

Не знаю, как это сделать.

Иногда у меня возникает такое чувство, будто я позабыла, как нормально общаться.

– Здесь действительно потрясающе, пап, – ответила я, потому что новый дом действительно поражает воображение. Если б я попала в плен к злой мачехе, все могло бы обернуться гораздо хуже, чем жизнь в доме, будто бы сошедшем со страниц журнала «Новости архитектуры».

Я не собиралась жаловаться на отсутствие домашнего уюта – и говорю не о своем представлении уюта, а вообще – или на то, что почувствовала себя так, будто переехала в музей, полный незнакомцев. Это прозвучало бы жалко. И потом мы оба знали, что проблема не в этом. Проблема в том, что мамы здесь не было. И что ее никогда и нигде уже не будет. Когда я раздумывала на эту тему достаточно долго, чего не сделала бы, если б смогла себя остановить, я поняла, что не особо важно, где сплю.

Некоторые факты делают все остальное неважным.

Мы были сплоченной троицей, а стали чем-то другим. Новым, неясным образованием. Кособоким параллелограммом.

– Зови меня Рейчел, – сказала новая жена отца в нашу первую встречу, что меня развеселило. А как мне еще её называть? Мама? Миссис Скотт (ее девичья фамилия, но, если быть точной, не девичья, а фамилия ее прошлого мужа)? Или, может, еще смешнее, ее новым именем – именем моей мамы – миссис Холмс? У себя в голове я называю ее новой женой отца: бесполезное упражнение, чтобы свыкнуться с мыслью. Новая жена отца.Новая жена отца.Новая жена отца. Кстати, о трех словах, которые не сочетаются.

– Зови меня Джесси, – ответила я, поскольку не знала, что еще можно сказать.

Ее воодушевленность меня удивила. До меня еще даже не дошло, что отец начал с кем-то встречаться. Он клялся, что ездил на конвенции по фармацевтике, и мне даже в голову не приходило спрашивать его, несмотря на то, что раньше он никогда не ездил в командировки. Я поняла, что он относится к работе, также как я отношусь к школе – как к способу забыться. Я была счастлива находиться дома одна (Вы спросите меня, уловила ли я момент и устраивала ли шумные тусовки, где народ потягивает пиво из красных стаканчиков и оставляет рвотные массы на газонах? Неа. Скарлетт приходила с ночевкой. Мы делали попкорн в микроволновке и уходили в загул, смотря повторы старых сезонов наших любимых сериалов).

И вот однажды отец приехал домой и вывалил всю эту хрень про то, как влюбился, и я заметила на его пальце новое кольцо. Холодное и блестящее. Серебряное – горькая медаль. Очевидно, вместо того, чтобы поехать в Орландо и узнать что-то новое о Сиалисе⁹, он сбежал на Гавайи с женщиной, с которой познакомился в интернете на одном из сайтов групп поддержки после тяжелой утраты. Сперва мне показалось, что он разыгрывает меня, но его руки дрожали, и улыбался он так, будто нервничал. Затем последовала длинная отвратительная речь о том, что он знает, будет непросто: новый город, смена школы и все остальное – эту часть отец произнес быстро, настолько быстро, что я даже попросила повторить для того, чтобы убедиться, что мой слух меня не подводит. Тогда я впервые услышала словосочетание «Лос-Анджелес».