Рассказ старой няньки - [8]

Когда миновало следующее лето, а загадочный иностранец так и не приехал, обе они, мисс Мод и мисс Грейс, скисли и помрачнели, и вид у них был страдальческий, хотя выглядели они еще краше, чем прежде. Но постепенно мисс Мод стала светлеть, поскольку ее отец все дряхлел и дряхлел и уже почти ничего, кроме музыки, у него не осталось; а она и мисс Грейс жили, в общем, раздельно, у каждой своя комната: у мисс Грейс — в западном крыле, у мисс Мод — в восточном; это те самые комнаты, что теперь закрыты. Вот почему она подумала, что может взять к себе малышку и никому не стоит об этом знать, кроме тех, кто не посмеет проболтаться или кто обязан был считать, что этот ребенок, как она сказала, дочка одного крестьянина, к которой она привязалась. Все это, сказала Дороти, было довольно хорошо известно, но о том, что приключилось дальше, никто не знает, кроме мисс Грейс и миссис Старк, которая уже тогда была ее служанкой и гораздо большей подругой, чем родная сестра. Но по случайно оброненным словам слуги поняли, что мисс Мод взяла верх над мисс Грейс, раскрыв ей глаза на то, что все время, пока загадочный иностранец морочил той голову притворной любовью, он был ее мужем; и с того дня навсегда поблекли краски на лице мисс Грейс, и много раз от нее слышали, что рано или поздно она отомстит, и миссис Старк полагалось постоянно шпионить возле комнат в восточном крыле.

В одну ужасную ночь, сразу после наступления Нового года, когда снег лежал толстым покровом, а с неба все падали и падали хлопья, да так обильно, что могли ослепить любого, оказавшегося в пути или окрест, — в одну из таких ночей раздались какие-то дикие крики, и, перекрывая их, страшные слова, и проклятия старого лорда, и плач маленького ребенка, и гордый и непокорный голос разъяренной женщины, и звук удара, а затем мертвая тишина, и вопли и стенания, постепенно затихшие в отдалении, там, где холмы. Затем старый лорд созвал всех своих слуг и сказал им в самых чудовищных выражениях, что его дочь опозорила себя и он вышвырнул ее за дверь — вместе с ребенком, — и если кто-нибудь окажет ей помощь, предоставит кров или пищу, то он клянется, что такой человек никогда не попадет на небеса. И все это время возле него стояла мисс Грейс, белая и недвижная как камень, и, когда он закончил, она вздохнула с глубоким облегчением, как будто говоря, что сделала свое дело и цель ее достигнута. Но старый лорд больше никогда не прикасался к органу, и не прошло года, как он умер; и чему удивляться! Наутро после той дикой и страшной ночи пастухи, спускавшиеся с гор, наткнулись на мисс Мод — совсем безумная, она сидела, улыбаясь, под остролистами и нянчила мертвого ребенка, у которого на правом плече была ужасная отметина. «Но убило малютку не это, — сказала Дороти, — а мороз и стужа. У каждого зверя была нора, у каждой скотины хлев, а мать и дитя без крова блуждали по горам! Теперь ты знаешь все, но интересно, убавился ли твой страх?»

Мне было еще страшней, чем прежде, но я сказала, что не боюсь. Ничего я так не желала, как навеки убежать из этого ужасного дома вместе с мисс Розамонд; только я бы ее не оставила и не осмелилась бы взять ее с собой. Но я ой-ой как следила за ней и охраняла ее. Мы крепко-накрепко запирали двери и ставни за час до наступления темноты и даже раньше, боясь опоздать хоть на пять минут. Но моя маленькая леди все равно слышала, как плачет и стонет неведомая девочка, и что бы мы ни говорили, что бы ни делали — она все равно хотела пойти к ней и пустить в дом, укрыв от жестокого ветра и снега. Все это время я, насколько могла, держалась подальше от мисс Фернивалл и миссис Старк, потому что боялась, — я знала, что от них, с их серыми, застывшими лицами и рассеянным взглядом, обращенным в мрачное прошлое, ничего хорошего ждать не приходится. Но даже и в страхе своем я вроде как испытывала жалость, по крайней мере, к мисс Фернивалл. Едва ли глаза тех, кто канул в преисподнюю, выражали большее отчаяние, чем ее глаза. Под конец я стала даже сочувствовать ей, такой молчаливой, что каждое слово надо было вытаскивать из нее силой, — так сочувствовать, что начала молиться за нее, и я научила мисс Розамонд молиться за одну особу, совершившую смертный грех; но часто, дойдя до этих слов, она настораживалась, вставала с колен и говорила: «Я слышу, как плачет и жалуется моя маленькая девочка, ей очень плохо. О, давай пустим ее к нам, иначе она умрет!»

Однажды поздним вечером — уже после первого января, когда в долгой зиме наметился, как я надеялась, перелом, — в западной гостиной три раза прозвонил колокол, а это означало, что меня вызывают. Я не могла оставить мисс Розамонд одну, хотя она и спала, потому что старый лорд играл на сей раз еще неистовей, чем обычно, и я опасалась, как бы моя дорогая не проснулась и не услышала ребенка-призрака; увидеть его она не могла, потому что на такой случай я накрепко закрыла ставни. Поэтому я взяла ее с постели, накинула верхнюю одежду, оказавшуюся под рукой, и отнесла вниз в гостиную, где две леди сидели, как обычно, над своим гобеленом. Когда я вошла, они подняли на меня глаза, и миссис Старк изумленно спросила, зачем это я взяла мисс Розамонд из теплой постели и принесла сюда. Я начала шепотом: «Потому что боялась, что без меня ее будет выманивать из дому тот безумный ребенок в снегу», но она оборвала меня, бросив взгляд на мисс Фернивалл, и сказала, что мисс Фернивалл хочет, чтобы я переделала одну вещь, которую она сделала неправильно, и что сами они не могут распороть, так как плохо видят. Так что я положила мою душечку на диван и подсела на табурет, ожесточившись против них и с опаской прислушиваясь к завываниям ветра.