Рассказ о потерянном фотоальбоме - [10]

Флаг Победы над освобожденным городом. Собственно, города нет, одни развалины. Но он был, и он будет. Значит, он есть. Город, откуда началась наша победа.

Флаг над освобожденным родным городом. Сколько раз он будет расправлять свою красную ткань, хлопать, биться на ветру. Сколько таких флагов будет поднято над нашими городами. Повыше, чтобы было видно всем и отовсюду, водрузят их наиболее ловкие и отважные ребята – чаще всего разведчики. Это их дело. Еще стрельба не стихла, а ты уже видишь наш флаг в дымном небе. Над освобожденным городом. А потом уже и над взятыми городами врага. Над кирхой, над ратушей и наконец – над рейхстагом.

Отгремела Сталинградская битва.

Впереди было еще более двух лет войны, но всему миру стало ясно: теперь им конец, они обречены, им уже не вывернуться.

В партизанском краю

Закалилась, увеличилась партизанская сила. Все более ощущал это враг. Дерзкие и мощные нападения на тыловые гарнизоны, взрывы мостов и складов, эшелоны, пущенные под откос, убийство крупных фашистских чинов, зверствовавших на оккупированной земле, – не перечислить все славные деяния партизан и подпольщиков. Но трудна была их жизнь. В сырости, в холоде, порой неделями без огня. Многокилометровые переходы густой чащобой, по зыбким гатям через коварные болота – и все с оружием, даже с артиллерией, часто в худой одежде и обуви.

Вооружение и боеприпасы нужно было отбивать у врага, работать, держа автомат под рукой, жить впроголодь, спать вполглаза.

На оккупированной территории, в партизанском краю. Прием в партию. Принимают человека пожилого – участника, наверное, еще первой мировой да и гражданской войны. Вон как он ловко и непринужденно держит карабин в руке. Среди собравшихся здесь несколько кадровых командиров. А у женщины в белой косынке и у сидящего сзади нее – ордена Красной Звезды, тогда, до сорок третьего, их еще носили слева.

Комиссар говорит какие-то душевные слова. Это заметно по лицам людей, таким задумчивым, добрым, размягченным. Таким мирным лицам.

А впереди еще война и война, кругом враг, и ожидают их многие горести и утраты.

Расправы, виселицы, экзекуции. Оккупанты не церемонились с мирным населением и, утратив человеческий облик, не считали людей за людей.

Едва ли не самое страшное, что широко ввели они на захваченных территориях, – угон в Германию, как скот, на самые тяжелые работы, в неволю, в услужение. Разлука с дорогими до слез родными местами, с близкими, чудом успевшими скрыться людьми, разлука – надолго ли? Может быть, навсегда.

На железнодорожной станции Киев (вот и вывеска немецкая висит) загоняют женщин в товарные вагоны, в телятники, потом с грохотом закроется дверь, лязгнет железный засов, снова зазвучит чужая властная речь – проверяют, все ли в порядке. А в сердце еще надежда: вдруг отменят, вдруг выпустят. Она ни на чем не основана, эта надежда – просто слишком уж дико и несправедливо то, что с ними делают. Но закричит паровоз, застучат колеса, поплывут в вагонных узких щелях поля и хаты, и повезет их проклятый поезд на чужбину, все дальше от родимых мест.

Не так-то просто это забыть.

Великим делом для партизан были сброшенные с прошедшего над хвойными вершинами родного краснозвездного самолета не только продукты, медикаменты или запчасти к технике, но газеты, центральные, московские газеты, голос с Большой земли. Большой землей называли тогда партизаны всю свободную страну, всю землю, лежащую к востоку от линии фронта. С каждым днем эта Большая земля становилась все больше – наша армия наступала.

Одну из самых больших трудностей представляло устройство и расположение партизанских госпиталей.

Раненные на фронте, особенно в своей линии обороны, или подобранные на поле боя при наступлении попадали заведенным порядком в медсанбаты и в зависимости от ранения в прифронтовые или далекие тыловые госпитали.

А здесь, в тылу врага, при обычно большой подвижности отряда, их опасно и невозможно было возить за собой. Госпитали оборудовались в самой глухомани, куда, можно было надеяться, не доберется враг. Но случалось, и добирался. А если и нет, то отсутствие настоящего стационара, норм стерильности, нехватка необходимого количества и выбора медикаментов, перевязочных материалов, инструментария, наконец, квалифицированного персонала – все это создавало немыслимые сложности. Иногда удавалось перебрасывать раненых санитарным самолетом на Большую землю, к своим, но все-таки слишком редко, и, конечно, не всех.

Вот переводят куда-то партизанский госпиталь. Может быть, близко подошли каратели, и находиться здесь небезопасно. А может быть, отряд перебазировался слишком далеко. Раненых переправляют через речку на лодке или плоту. Парень, поджав замотанную ногу, с трудом прыгает на самодельных березовых костылях.

А вот на другом снимке рядом с бойцами спит на земле девушка-медсестра. Возле нее винтовка и санитарная сумка с красным крестом. Девушка лишь на миг приклонила голову, покрытую платком, и тут же не выдержала, заснула, подложив под щеку ладонь. Кто-то заботливо набросил на нее, спящую, полушубок. Торчат стволы винтовок, пасутся поодаль распряженные или расседланные лошади. Спит партизанская сестра, и мы видим, какое у нее усталое, измученное лицо.