Рассказ дочери - [50]

Я чувствую себя изуродованной, как Гуинплен из «Человека, который смеется» Виктора Гюго. Такое ощущение, словно у меня, как и у него, есть «выгребная яма боли и гнева в сердце и маска презрения на лице».

К счастью, мое посвящение продвигается семимильными шагами. Три-четыре раза в год в сокровенные дни, известные отцу, он говорит матери:

– Иди в свою комнату, Жаннин, и не выходи, пока я тебя не позову.

Потом он зовет меня в бальный зал, и я понимаю: это означает, что мы будем исполнять ритуал, который я про себя называю «ритуалом хрустального шара». Отец никогда об этом не говорит, так что я не знаю, действительно ли шар этот сделан из хрусталя. Он надевает белые перчатки, потом снимает с полки квадратную шкатулку из светлого дерева, которая стоит на большом книжном стеллаже.

Мы садимся лицом друг к другу. Отец снимает крышку. Затем, держа деревянное основание обеими руками, осторожно ставит его на стол; шар балансирует на своей опоре. Очень важно не коснуться его даже кончиками пальцев, чтобы не «нарушить его чистоту». Отец совершает круговые движения руками в нескольких сантиметрах от поверхности шара. Затем приходит моя очередь подхватывать эти движения по часовой стрелке. Когда отец чувствует, что нам следует «заново сбалансировать» энергии, я должна начать описывать круги руками в противоположную сторону.

Я не преступница. Когда Существа Света узнают меня, для этих шрамов больше не будет причин, и я очень надеюсь, что они исчезнут.

Я на самом деле не понимаю, для чего все это нужно, и, думаю, предпочла бы не знать. Какой-то инстинкт, кроющийся глубоко внутри меня, нашептывает: «Будь осторожна, если ты в это впутаешься, то не выберешься уже никогда, останешься запертой здесь навеки». Но в то же время я боюсь сделать что-то не так, потому что отец придает такое большое значение правильной ориентации энергий.

– Именно потому что Гитлер повернул в обратную сторону энергии свастики, у него ничего и не вышло, – говорит он.

Потом отец достает один из своих маятников. У него их десятки, но зеленый – с зеленым шнуром и в зеленом футляре – самый любимый. Когда отец раскручивает его вокруг шара, чтобы «перезарядить его энергией», я едва дышу, чувствуя, что что-то важное происходит прямо у меня на глазах. Далее он отсаживается подальше, оставляя меня одну смотреть на шар. Я должна неотрывно глядеть прямо на него и «открываться его учениям».

Однажды, концентрируясь на шаре, я вдруг слышу храп. Бросив быстрый взгляд на отца, чтобы убедиться, что он на самом деле спит, я решаю уступить своему дьявольскому любопытству. Этот шар – такая таинственная штука! Да хрустальный ли он? Мне обязательно нужно его потрогать. Я медленно подношу руки ближе; мое дыхание учащается. Если я коснусь его, все взорвется? Но я не могу противиться этому побуждению: я должна знать. И все равно слегка вздрагиваю, когда мои ладони вступают с ним в контакт.

Ничего не происходит. Мои пальцы не отваливаются.

Я заворожена этой странной субстанцией: это не стекло; она плотная и непрозрачная. Чуточку приподнимаю шар. И его тяжесть оказывается настолько неожиданной, что я заваливаюсь на сторону и едва не роняю его. Страх прошибает меня, и руки начинают дрожать под тяжестью шара. К счастью, отец продолжает храпеть. Продолжая держать шар, я ухитряюсь встать с места, не скрипнув стулом. Теперь я стою, крепко держа шар обеими руками, и пытаюсь снова насадить его на опору. Несколько минут силюсь поставить шар так, чтобы он не терял равновесия. Потом каким-то чудом нахожу правильный угол, и он идеально становится на место.

Когда я сажусь, скрежет стула будит отца. Он тихонько прокашливается и снова садится напротив меня. Я остаюсь неподвижна, словно под заклятием, приклеившись глазами к шару. Должно быть, отец замечает пот на моем лице и туман в глазах, потому что я слышу удовлетворение в его голосе, когда он говорит:

– Ага, вот так-то! Ты, наконец, открываешься ему…

К своему ужасу, я внезапно замечаю отпечатки своих пальцев на шаре. Меня же испепелят на месте – либо сам шар, либо отцовский гнев!

– На сегодня достаточно, – говорит отец, берясь за основание руками в перчатках. Исполняет некий намек на поклон, прежде чем убрать эту штуку обратно в шкатулку. Я бормочу, что плохо себя чувствую, и бегу в ванную; меня рвет.

Я медленно подношу руки ближе; мое дыхание учащается. Если я коснусь его, все взорвется? Но я не могу противиться этому побуждению: я должна знать.

Выходя из ванной, я ошарашенно вижу, что отец стоит на страже у двери. О боже! Шар выдал ему мое преступление! Отец испытующе смотрит на меня.

– Это хорошо, ты начинаешь понимать и принимать учение.

Я бормочу, что мне снова нужно в ванную. К моему удивлению, он с этим соглашается. Я слышу сквозь дверь его голос:

– Грязь из твоего разума и тела изгоняется. Это делает знание.

По ночам я иногда размышляю, не следует ли мне спуститься вниз с тряпкой и стереть свои отпечатки. Но так и не могу набраться храбрости и сделать это. Поэтому мой желудок растекается лужицей всякий раз, как отец зовет меня в бальный зал. Я представляю, как он открывает шкатулку, и шар пищит: «Она меня трогала!», или отец все-таки сам замечает отпечатки. В страхе я шумно сглатываю, по лицу катятся крупные бисерины пота.