Рассказ дочери - [44]

После этих уроков я выхожу удрученная и пришибленная. Я понимаю, что отец ждет от меня умения призывать львов к ноге, как Бландина, и проявлять стойкость перед лицом войск, как Жанна д’Арк, и делать все это с блеском и утонченностью мадам де Помпадур… Как вообще я сумею совершить такие подвиги?! Что хуже всего, я предаю отца, питая тайное стремление к обычной жизни.

Четвертование

Когда отец определяет, какие новые постройки мы будем возводить на землях усадьбы грядущим летом – в числе прочего мастерскую и птичник, – он должен решить, где именно их строить. Это он делает с помощью маятника. Он садится на свой деревянный ящик и велит нам обходить сад до тех пор, пока мы не достигнем места, которое его вдохновит. Тогда он достает маятник, который держит на бархатной подушечке в зеленом футляре, и раскачивает его, держа за конец шнура. Мы с матерью должны неподвижно стоять позади него, пока маятник описывает круги, – что длится, кажется, целую вечность. Наконец, отец качает головой и убирает его. Потом все представление повторяется столько раз, сколько потребуется, чтобы найти идеальное место.

Отец не советовался с маятником, только когда решил выстроить гимнастический зал точно над могилой Артура. Этот человек, у которого имеются бесчисленные теории о посмертии, об энергиях, о планетах, не может найти ни единого объяснения этому выбору. Но он словно желает, чтобы Артура никогда не существовало, чтобы существо, которое я любила больше всех в мире, погрузилось в забвение.

Отец по-прежнему решительно настроен сделать из меня потенциальную артистку цирка. Пока гимнастический зал не будет построен, я должна тренировать сальто в столовой и выходить на веранду, чтобы практиковаться в ходьбе на руках, стойке на руках и шпагатах. Я понятия не имею, как выполнять все эти трюки. Этого не знают и родители, но продолжают упрямо инструктировать меня: «Поставь руки на землю, рывком подними ноги к стене и стой так».

Поскольку физический контакт строго-настрого запрещен, никто из них не помогает мне, поддерживая мои ноги. Лишь после несчетных попыток и десятков падений мне кое-как удается выполнить стойку на руках.

Однако когда речь идет о сальто, даже после месяцев попыток я не могу заставить свои ноги «переворачиваться». Отец в бешенстве из-за моих постоянных неудач, а мать обвиняюще говорит:

– Если ты не можешь этого сделать, то только потому, что не хочешь. Это вопрос силы воли.

Я продолжаю больно ушибаться, падая навзничь. Мою карьеру в цирке никак не назовешь многообещающей.

Еще отец хочет, чтобы я избавилась от своего абсурдного страха перед крысами. Время от времени он сопровождает меня, когда я иду собирать утиные яйца. Он стоит снаружи, а я вхожу в утятник, где часто сталкиваюсь нос к носу с большой ондатрой, готовой к нападению. Я не должна ни вопить, ни убегать; если нарушу запрет, рискую провести ночь взаперти в утятнике.

Если ты не можешь этого сделать, то только потому, что не хочешь. Это вопрос силы воли.

Ондатры так и кишат вокруг утиного пруда. Я часто вижу, как они плавают в черной воде. Порой, когда меня ловят на какой-нибудь трусости, в качестве наказания я должна пойти и поплавать в этом пруду. К счастью, это случается редко. Думаю, вмешивается мать, потому что именно ей придется вылавливать меня из пруда, если я попаду в беду в воде.

Мой ужас перед крысами не только не утихает, но и становится настоящей полноценной навязчивой идеей. Мы с матерью обязаны чистить цинковые водостоки всех служебных строений в усадьбе. Мы приставляем длинную лестницу к стене и по очереди поднимаемся по ней, чтобы выгрести гниющие листья, которые перекрывают водосточные трубы. Однажды, выковыривая отвратительную кучку растительного мусора, я нащупала что-то странное. Посмотрела на комок в руках и осознала, что держу дохлую крысу, один глаз которой вывалился и свисает из глазницы. Ноги мои подкосились, и я упала, сильно ободравшись о перекладины лестницы, а после полностью потеряла сознание.

С тех пор, стоит только отцу сказать: «Сегодня вы пойдете чистить водостоки», меня начинает тошнить. А тем временем мать беспечно поднимается по лестнице и балансирует на верхней ступеньке, ни за что не держась. От одного ее вида у меня болезненно кружится голова.

Когда меня окатывает волна ужаса, я переживаю особенное физическое ощущение: мои конечности будто тянут в разные стороны, пока они не отрываются, словно меня подвергают пытке четвертованием, которую отец описывает в рассказе о смерти Равальяка[6]. Он говорит мне: когда лошади оторвали Равальяку конечности, его оставили на земле умирать в муках – это заняло больше суток.

Отец открывает книгу и показывает мне ужасающую иллюстрацию с заголовком «Пытка Равальяка». Пока он говорит, я становлюсь Равальяком: ни единого лучика надежды, мои руки и ноги оторваны. Все кончено, и единственная перспектива – длительная агония на виду у злорадствующей толпы.

Я настолько парализована страхом, что слушаю остальное вполуха. Отец утверждает, что Равальяк был жертвой заговора. В действительности он не виноват в смерти Генриха IV. Короля убил один из его собственных спутников, ехавших вместе с ним в карете. Я должна привыкнуть к мысли, что невиновность – не защита от мучительной и несправедливой смерти.