Рассказ дочери - [25]

Я не понимаю. Не хочу понимать. Я хочу только одного: чтобы он не был мертвым.

Я понимаю, что все кончено, навсегда. Ощущение такое, будто я падаю в бездну.

Внешне я по-прежнему веду себя как автомат. Помогаю, ухватившись за одну ногу. Она так закостенела, что я содрогаюсь. Но мне не хватает сил. Рывок – и я кувырком лечу в могилу вместе с Артуром. О ужас этого закостенелого тела, лежащего на мне, и удушающей вони! Я отбиваюсь от мух и обрушивающейся сверху черной земли.

– Какого черта ты там делаешь? – вопит отец, появившись словно ниоткуда.

Никто не помогает мне выбраться из ямы. Под конец я ухитряюсь кое-как выкарабкаться сама. Мне стыдно, я грязная, вонючая. И такая одинокая. Как я буду жить без «цок-цок» его копыт?!

– Засыпьте эту яму, а потом, Мод, поможешь Раймону убрать инструменты обратно в подвал.

Нет! Нет! Нет! Ради бога, нет! Только не в подвал. Не с Раймоном. Не сегодня. Эта немая мольба снова и снова крутится у меня в голове, пока я бреду к дому, точно животное на бойню. Крутится, когда Раймон прижимается ко мне сзади. Когда он щиплет меня левой рукой. Когда шепчет мне в ухо: «Ты любила эту свою лошадку», – и обдает меня своим масляным дыханием. Когда по-прежнему грязной правой рукой сдвигает в сторону мою одежду и пробирается в трусы. Нет! Нет! Нет! Пожалуйста! Пожалуйста…

Вечер. Я у себя в спальне, безуспешно пытаюсь отчистить трусы. Иду и запираюсь в туалете, отмывая пятна водой в унитазе, затем пытаюсь выполоскать их, спуская воду. Перед тем как вернуться в комнату, опять надеваю их, мокрые. Снимаю на ночь, чтобы просохли, но, когда снова надеваю их утром, они по-прежнему сырые. Сегодня не тот день, когда меняют белье, а мой разум слишком затуманен, чтобы придумать, как тайком произвести замену. Мне придется носить их еще пару дней. Такое ощущение, что они не высохнут никогда.

На следующий день после похорон, когда я иду утром запирать Линду, оказывается, что ее шерсть вся в земле: она всю ночь пыталась откопать Артура. Она тоскует по нему так же сильно, как я, но думает, что сможет вернуть его к жизни. Отец велит нам снова закопать яму. Потом приказывает разбить несколько бутылок и разбросать осколки вокруг ямы. Пустое: на следующее утро мы обнаруживаем, что Линда снова вся в земле, но теперь у нее еще кровоточат нос и лапы. Через пару дней приходит электрик и ставит вокруг могилы проволочную изгородь под напряжением.

Только тогда Линда расстается с надеждой воскресить Артура.

Раймон

Это был не первый раз, когда грязные лапы Раймона испачкали мое белье. Он уже долгое время при любой возможности зажимает меня по углам подвала или в конюшне. Отец зовет его раз или два в месяц по субботам для тяжелых работ в саду, подрезки деревьев или стрижки живых изгородей. Отец настаивает, чтобы я помогала Раймону, как помогаю любому рабочему, который приходит в усадьбу выполнять тяжелую ручную работу. «Ты худая, тебе легче подниматься на сеновал, чтобы спускать вниз соломенные тюки» или «Иди, помоги Раймону достать инструменты из подвала». Мне непонятно, почему нужна я, чтобы достать инструменты.

Раймон скрывается в подвале и поджидает меня. Хватает поперек талии сзади, а предплечьем левой руки – поперек шеи. Если я сопротивляюсь или пытаюсь освободиться, он сильнее давит на шею, перекрывая трахею. Я не могу ни двигаться, ни дышать. Лапая меня правой рукой, он прижимается ртом к моему уху и шипит в него угрозы. Мне тошно от его горячего вонючего дыхания. Его правая рука расстегивает молнию на моих брючках и проскальзывает внутрь. Иногда он стаскивает с меня брюки и трусы. Порой полностью расстегивает кофту и обшаривает меня всю похотливыми руками.

Когда Раймон впервые поймал меня в подвале, мне было шесть лет.

– Если хоть что-нибудь вякнешь, – шептал он мне на ухо, – я убью твоих родителей.

Боролась ли я с ним? Пыталась ли позвать на помощь? В любом случае, он явно понял, что эта угроза недостаточно убедительна. Он снова предупредил меня, подчеркивая каждое слово:

– Если проболтаешься, я убью твоих родителей. Но сначала я убью твою собаку.

Только не Линду! Пусть бы он прикончил родителей, но мне была невыносима мысль, что он может навредить Линде, что она будет страдать или умрет из-за меня.

После этой угрозы Раймон понял, что может делать все, что захочет. Он повторяет ее каждый раз. Иногда он произносит ее слово в слово, иногда просто напоминает:

– Помни, что я тебе говорил.

Когда это случается в подвале, он подтаскивает меня к стене, где инструменты – отвертки, плоскогубцы, молотки, клещи – развешаны на щите и положение каждого инструмента обведено белой линией. Он берет отвертку с красной деревянной рукояткой и проводит ею по моему телу. Часто он с силой заталкивает ее мне во влагалище или анус. Я не понимаю, что он делает, знаю только, что это очень больно, а потом я обнаруживаю кровь на туалетной бумаге. Единственное для меня средство спасения – уставиться на белый силуэт отвертки на доске. Я проникаю в белый силуэт на доске, в то время как отвертка проникает в мое тело.

Только не Линду! Пусть бы он прикончил родителей, но мне была невыносима мысль, что он может навредить Линде, что она будет страдать или умрет из-за меня.