Расшифровано временем - [19]

Старшим, похоже, был дюжий мужик в немецком френче, без погон, в синих галифе и валенках. На красивом смуглом лице — молодцевато-черные, кончиками вниз усы.

Илья жался в углу под образами, там стояла лавка, но сесть он не смел и все боялся пойматься на жегший медленный взгляд Белова и на танкиста старался не смотреть. «Как же это вышло?.. Бежал из плена, чтоб теперь вот так… с ними, — с ужасом и недоумением смотрел Илья на полицаев. — А, пропади все пропадом!..»

Еще час назад Илья не знал, что и как с ним будет и как ему самому-то быть; еще мучительно думал, кто же определит это, ожидающе глядел в темное, с вечным загаром лицо усатого. И полицай понял задачу, которую никак не мог решить Илья, и велел под приглядом карабина отвести его к щитам, чтоб Илья выманил Белова и старшину. В тот момент, преодолевая душный страх предательства, Илья испытывал и ненависть и вроде благодарность к усатому, избавившему его наконец от необходимости что-то решать самому. Усатый полицай догадался и об этом, он понял, что, отправившись к щитам, где его ждали, Илья все сделает, как велено, и вернется сюда, где остаются тепло, пища и надежда выспаться хоть на заплеванном полу, но в четырех стенах и под крышей…

Допрашивал усатый лениво, без пристрастия и крика, иногда даже грубовато, с матерщиной, шутил над видом и положением понуро стоявших перед ним людей. А пошутив, погладывал на товарищей, довольный, что повеселил и насмешил их.

— Значит, он и есть комиссар, в кожане который? — спросил усатый у Ильи, указав на Белова.

Распадавшимся сознанием, как сквозь воду, видел Илья лица людей и слышал их голоса. Он даже удивился, что не помнит: действительно ли Белов комиссар, или кто-то это внушил ему. Но на повторный вопрос усатого, опять икнув, утвердительно дернул головой и подумал: «Что уж теперь…»

Белов на вопросы не отвечал. Танкист же вертел словами в привычной своей манере: вроде что-то сказано, а начнешь вникать в слова — за ними пусто, один звук.

Дивясь тому, как незлобно допрашивает усатый, Белов думал: «Мягко стелет… Это так у них, наверное, принято для начала. Мордовать потом будут… Эх, были бы руки развязаны…»

— Сколько вас всех? — спросил усатый у старшины.

— Залил глаза самогонкой и сосчитать не можешь? — усмехнулся Тельнов. — Или двоится у тебя?

— Видал умника? — оскалил красивые зубы усатый. — Дай ему, Петро, прикладом по сопатке.

— Успеем, — отозвался Петро. — Ну-ка ты, стручок, — повернулся он к Илье, — повтори-ка, сколько вас.

— Этих двое да в лесе восьмеро, — дрожа губами, ответил Илья.

— А себя что не числишь? — засмеялся усатый.

— Дак я что… Я ведь…

— Понятно, — хмыкнул Петро. — В штаны наклал. Те, что в лесу, вооружены?

— Имеется, — ответил Илья.

— Отвечать толком будете? — Усатый поворотился к Белову и танкисту.

— Отвечать будешь ты, сука, когда наши придут, — не выдержал старшина.

— А ты, комиссар?

— Я тебе почтой ответ отправил, потерпи чуток, — сказал Белов.

— Ладно. — Усатый положил здоровенную ладонь на стол, где лежал маузер Белова, потом обратился к своим: — Что, хлопцы, пойдем в лес ловить пташек? Проводник у нас есть, ихний.

Полицаи молчали. И Белов понял, что им, разомлевшим от тепла, самогона и еды, неохота выходить на мороз, в ночь, брести, утопая в снегу, к лесу, где, чего доброго, еще на пулю нарвешься. И еще показалось ему, что вся ретивость и раж полицаев больше от разогревшей их выпивки, и сейчас они вроде и не слишком рады, что объявился Илья, а через него черт еще двоих подкинул несговорчивых, будто безразличных уже к своей судьбе, решать которую надо им, полицаям, а решать тоже неохота, ведь так спокойно и мирно было до этого в натопленной избе заедать самогонку капустой и салом и не думать о том, что происходит за окнами в заснеженном притихшем мире.

Белов почти угадывал истину, однако не ее причину, состоявшую в том, что был уже не сорок первый, а конец сорок третьего, и люди эти, много нагрешив, хорошо понимали, что дела немцев покатились под гору, что наши вот-вот наверняка вернутся сюда, что лучше бы увильнуть, где можно, вря не усердствовать и не лютовать, если рядом нет понукающего присмотра хозяина…

— Решайте, хлопцы, — снова сказал усатый. — Идем в лес иль нет?

— Хрен с ними, сами подохнут от голода или немцам достанутся, — ответил за всех Петро. — А вот с этими что?

— Комиссара шлепнуть, а второго отпустить голым в лес, к дружкам, — предложил усатый.

— А может, обоих до утра в сарай, пусть вшей своих поморозят, а утром немцам передадим? — сказал Петро.

Сидевшие за столом шевельнулись, и в этом движении Белов поймал чувство облегчения, означавшее, что наконец все пришли к согласию, что не придется делать нынче неугодную, требующую какого-то усилия над собой работу.

А усатый все раздумывал, плеснул из бутылки в граненый стакан и, сощурив цыганский глаз, глянул на свет через мутную жидкость в нем, затем выпил, но закусывать не стал, а длинно затянулся цигаркой и, пустив дым через нос, сказал:

— Можно и так.

— Кто сторожить пойдет? — спросил Петро.

— А вот он и пойдет. — Круто повернувшись на табуретке, усатый ткнул пальцем в Илью. — Его дружки-приятели? Пусть и сторожит. На пару со Степаном. На! — Он протянул Илье маузер Белова. Илья смотрел на маузер, но видел лишь расплывавшийся в глазах матовый блеск оружейного металла, он не пошевелился.