Рассекречено. Правда об острых эпизодах советской эпохи - [49]

НКВД директиву высшей инстанции исполнил, хотя цифры несколько скорректировал. И в мае 1940 года следы 21 857 пленных, содержавшихся в Осташковском (Калининская область), Козельском (Смоленская область), Старобельском (Харьковская область) лагерях и тюрьмах, потерялись навсегда. От них перестали приходить письма, всякое упоминание о них исчезло из документов. Когда в декабре 1941 года глава польского правительства генерал Сикорский на встрече со Сталиным спросил, куда делись тысячи пленных, то услышал в ответ: «Они убежали». — «Куда?!» — «Ну, в Маньчжурию», — пожал плечами Сталин.

13 апреля 1943 года эта самая «Маньчжурия» обнаружилась — в Катынском лесу: германское радио сообщило о находке там останков польских офицеров, расстрелянных НКВД. Под присмотром немцев 4143 тел эксгумировала комиссия польского Красного Креста. Большинство найденных было убито пистолетным выстрелом в затылок, у некоторых были раны от советских четырехгранных штыков. 2815 человек удалось идентифицировать: все оказались из Козельского лагеря, внезапно опустевшего в апреле-мае 1940 года.

В этот момент и была зачата сталинская контрверсия: злодеяние — дело рук самих гитлеровцев, к которым «бывшие польские военнопленные» якобы попали после отступления советских войск. Зыбкость этого «предположения» просматривалась изначально: не могли же немцы захватить поляков сразу всех трех лагерей, «исчезнувших» в 1940 году! Неужели конвоиры из НКВД сдавали немцам пленных поляков с рук на руки, по приемо-сдаточной ведомости? В Козельск части вермахта вошли 8 октября 1941 года, Старобельск пал лишь 12 июля 1942 года, а до Ниловой Пустыни, где был Осташковский лагерь, немцы и вовсе не дошли. Да и можно ли поверить, что лагеря с пленными держали буквально в двух шагах от линии фронта: в одном случае почти четыре месяца, в другом — свыше года?

«Никаких документов вы не видели…»

В январе 1944 года так называемая «Специальная комиссия по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров» (комиссия Н. Бурденко) опубликовала свой вывод: поляки расстреляны немцами. Эта версия почти на полвека и стала официальной.

Один из бывших сотрудников Центрального государственного архива Советской армии (ЦГАСА, ныне — Российский государственный военный архив) поведал такую историю. В середине 1987 года по указанию Главного архивного управления при Совмине СССР и во исполнение директивы ЦК КПСС от архивистов ЦГАСА потребовали провести широкомасштабное выявление всех документов по истории советско-польских отношений. Особое внимание было предписано уделить «освободительному походу в Западную Белоруссию и Западную Украину» 1939 года и его последствиям. За предельно короткий срок лишь в нескольких из фондов ЦГАСА (секретариат наркома обороны, Главного политуправления РККА, Генштаба и др.) был обнаружен колоссальный объем документов, зафиксировавший фактическую сторону событий. В том числе нашли документы, адресованные наркому обороны Ворошилову, освещавшие судьбу военнопленных польской армии — захваченных частями РККА и переданных затем в ведение НКВД. Там были, например, копии записок Берии на имя Сталина, переписка между учреждениями Наркомата обороны и НКВД, выписки из решений Политбюро, шифротелеграммы ЦК, отчеты разных инстанций, включая начальника специально созданного тогда управления по делам военнопленных НКВД, масса других документов.

Все это абсолютно точно указывало: сколько и где содержалось под стражей пленных. И какую судьбу уготовило им сталинское Политбюро: рядовых из числа этнических украинцев и белорусов было предложено распустить по домам, предварительно использовав под надзором НКВД на дорожных работах. Весь поток информации обрывался сверхсекретным сообщением, предназначенным только лично Ворошилову, как члену Политбюро. Шифротелеграмма из Особого сектора ЦК извещала о принятом «решении Политбюро ЦК ВКП(б)» (читай: Сталина) «по предложению наркома НКВД» (т. е. Л. Берии) распределить по трем специальным лагерям оставшуюся часть военнопленных — особо злостных врагов советской власти: офицеров и генералов, жандармов, капелланов, попутно прихваченных «гражданских» ксендзов, а также бывших военнослужащих польской армии (так называемых осадников) и всех сколь-нибудь причастных к разведке и контрразведке. На этом все обрывалась: о поляках больше ничего, словно они сгинули.

Найденные в ЦГАСА сведения обобщили в пространном отчете, который отправили заказчику спецпочтой. Несколько месяцев спустя мой собеседник, который возглавлял группу исполнителей задания и был автором-составителем отчета, поинтересовался судьбой материалов у одного из руководителей Главархива. В ответ услышал резкое: «Для вас лично лучше будет считать, что не только никакого письма не было, но и документов никаких вы никогда не видели». Какое-то время спустя мой собеседник узнал: именно тогда на одном из заседаний Политбюро Валентин Фалин, высокопоставленный чиновник ЦК КПСС, доложил, что проверка в государственных и ведомственных архивах якобы не выявила каких-либо новых сведений по польским военнопленным…