Рассекречено. Правда об острых эпизодах советской эпохи - [30]

Последние два года своей жизни «живой классик» провел фактически под домашним арестом, в изоляции от внешнего мира, окруженный непроницаемым кольцом чекистов и сексотов. Он, конечно, не был опасен вождю, но уже сама ситуация как бы говорила, что и время «Буревестника» вышло, и пора перемещать его Кремлевскую стену. Поскольку мертвые классики всегда удобнее живых: не фрондируют с фигой в кармане и не отказывают товарищу Сталину в его просьбах. Да и никак не мог, не должен был классик дожить до запланированного на август 1936 года Первого Московского процесса — того, на котором, среди прочих, к расстрелу приговорят и столь близкого Горькому Каменева. Мало ли что, вдруг выкинет фортель, найдет способ смачно харкнуть, обгадив постановку…

И вот классик наконец ушел — странно, страшно, в муках, но вовремя и кстати, явно не без помощи специалистов. Но, согласитесь, это куда изящнее и даже гуманнее, нежели, скажем, забивать великого писателя сапогами. Попутно ликвидируя всех его близких и весь сексотный персонал с исполнителями в придачу. Сам Генеральный режиссер трижды приезжал к Горькому во время его агонии: поговорить о… французской литературе и французском же крестьянстве, как гласит официальная версия. Надо же было своими глазами убедиться, что дело сделано и классик реально уходит в вечность.

Глава 10. Ширма

Золотыми буквами мы пишем

Всенародный Сталинский Закон.

В. Лебедев-Кумач

5 декабря 1936 года VIII чрезвычайный съезд Советов СССР принимает конституцию СССР. В историю она вошла как «сталинская», а жила с ней страна почти 60 лет — фактически до 1993 года! Поскольку конституция брежневская — калька сталинской.

И ведь, что пикантно, оценка этого события неизменна. Как сказал в день принятия конституции Алексей Толстой, что это, натурально, «хартия вольности, которой не знало человечество», так с тех пор мысль эту и мусолят все 70 лет — самая-самая, демократичней некуда, одних прав только советские граждане получили целый воз и маленькую тележку в придачу. Не зря же газетка «Завтра» регулярно пишет, что «Сталин сделал самые большие шаги по расширению прав человека», а в массе учебников можно прочесть, как «Конституция победившего социализма… содействовала дальнейшему приобщению народов Севера к политической жизни страны». Уж кто бы сомневался — приобщили по полной программе, отправив на Север массу слишком уж политически подкованных граждан!

А в нынешних учебниках и вовсе допишутся до того, что «неправильно было бы отрицательно относиться к Конституции 1936 года, называя ее сталинской, в то время как ее содержание, напротив, антисталинское. В течение десятилетий Конституция 1936 года служила своеобразным маяком для советского общества (и не только для него), определяя пути его демократизации». Умри — лучше не скажешь: сталинская конституция — на деле антисталинская, да еще и светоч демократизации с маяком в придачу — этот курс лекций («История государства и права России, 1917–1999». СПб., 1999) авторства некоего В. И. Хрисанфова, рекомендован ныне в качестве вузовского учебника. Вот она, квинтэссенция представлений: наидемократичнейший документ и апофеоз расцвета подлинной демократии, гарантировавший основные социальные и политические права и свободы советских граждан. Остается загадкой, зачем она вообще была нужна тов. Сталину и как столь чудесная конституция успешно сочеталась с волной самых массовых в советской истории репрессий. Каковые, кстати говоря, и учинили аккурат сразу после ее принятия.

Гаечный ключ вождя

Считается, что начало новой конституции было положено 5 февраля 1935 года, когда секретарь ЦИК Авель Енукидзе выступил на VII съезде Советов СССР с докладом «О конституционных вопросах». Могло показаться странным, конечно, что инициатива постановки вопроса столь кардинальной важности исходила не от «всесоюзного старосты», председателя ЦИК СССР Михаила Калинина, а от его формального подчиненного. Однако для посвященных все было понятно: в свободное от церемоний награждения время инициативу Михаил Иванович проявлял исключительно при общении с балеринами, а реальными делами ЦИК ведал именно Авель Енукидзе — не просто доверенное лицо Сталина в этом аппарате, но и член Семьи (в ее тогдашнем понимании) и личного «кабинета» вождя. И предложение то он внес вовсе не в качестве работника ЦИК, а именно как функционер партийного аппарата. Проще говоря, конституции изначально и вполне конкретно инициировалась не какой-то там мифически-призрачной советской властью, а партаппаратом. Так что все, кому положено, прекрасно поняли, что забюрокраченный и безынициативный жуир Авель Енукидзе, ни на какую отсебятину не способный, всего-навсего репродуцирует идею главного автора. Созданная же по ходу Конституционная комиссия вообще без экивоков изначально стала комиссией именно партийной, состоявшей исключительно из партфункционеров же. Во главе с тов. Сталиным, официально никаких государственных постов тогда не занимавшим.

И, разумеется, поскольку конституция изначально должна была ассоциироваться только с именем тов. Сталина, первым со сцены пришлось сойти Енукидзе. Когда Авель сделал свое дело, сначала появится постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 22 февраля 1935 года «О проверке личного состава аппарата ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР» (решение о тотальной зачистке ведомства Енукидзе «ввиду наличия элементов разложения в аппарате»), а 3 марта того же года и самого Енукидзе сняли с поста секретаря ЦИК. Спустя месяц следует очередное постановление Политбюро («Об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе»), буквально раздавившее и морально опустившее верного Авеля: мало того, что в аппарате ЦИК свила гнездо целая контрреволюционная организация, так еще и сотрудниц туда (не в «контрреволюционную организацию» — в аппарат) принимали «по готовности… сожительствовать с тем или иным из ответственных работников секретариата ЦИКа», так что «многих из этих сотрудниц тов. Енукидзе лично принял на работу, с некоторыми из них сожительствовал». И кому отныне пришло бы в голову хоть каким-то краем ассоциировать конституцию с именем «бытового разложенца»?!