Распутник - [73]

В апреле 1680 года Рочестер уехал из Лондона в Вудсток, будучи охвачен яростью, а отнюдь не раскаянием. Его здоровье улучшилось настолько, что он оказался в состоянии доскакать верхом из Вудстока до Инмора в Сомерсете; вернулись и все его прежние желания, что нашло отражение в проникнутом страстью одноименном стихотворении:

О, стань я весь — от сердца до кишок —

Сплошною спермой, чтоб ворваться мог

К тебе в п...у единственным толчком,

И девять лун там просидел молчком,

Обрел иную плоть, иной скелет,

И заново бы вы.бся на свет!

Позже он скажет материнскому капеллану Парсонсу, что в пути «спорил с Богом и религией еще отчаяннее, чем на протяжении всей прошлой жизни, и преисполнился решимости обрушиться и на Него, и на нее всею мощью собственной аргументации и, не таясь, выхаркнуть миру всю правду». И человек, ошибочное сообщение о смерти которого вызвало облегченные вздохи еще год назад, вновь начал писать стихи. В эту последнюю — и самую краткую — пору поэтического вдохновения написано, в частности, «Подражание Первой сатире Ювенала». Это стихотворение начинается строками, проникнутыми вроде бы уже начисто забытым юношеским куражом:

Сидеть ли в окруженье дураков,

Как будто я и сам точь-в-точь таков?

Знакомство с рогоносцами свести

И радоваться: я у них в чести?

С Эрраном, Эрпом, что ли, заседать?

С мудилой Фрэнком в фантики играть?

Даже друзья перестали чувствовать себя в безопасности. Ведь еще в марте Рочестер чуть было не подрался на дуэли, заступившись за Эррана. И тогда же написал Сэвилу, что живет теперь всем назло. Мало кому удалось избежать стрел его сатиры и в этом, судя по всему, последнем стихотворении Рочестера (так называемое «Прощание Рочестера с бренным миром» — практически наверняка подделка). И, уж разумеется, ни король, ни его фаворитки («подлые поверженные суки») не избежали его саркастического взгляда, воспламененного напрасной надеждой на то, что смерть придет по душу Рочестера еще не завтра:

Монархом стать ли — с Нелли на перине

Или с ее соперницей-гусыней?

А может, Саутхемптоном рогатым?

А может, Йорком, трижды виноватым?

Кто согласится быть таким, как Грин?

Таким, как Джеймс, злосчастный сукин сын?

Таким, как Галифакс, как Сандерленд,

Таким, как Пемброк, жалкий инсургент?

Кто хочет стать дубиной Томом Тинном

И Драйденом, поддавшимся дубинам?

В авторе этих строк трудно узнать смертельно больного человека, на протяжении довольно долгого времени внимательно и терпеливо прислушивавшегося к поучениям англиканского проповедника.

Однако ремиссия была недолгой. И поездка верхом в Сомерсет по крутым горным тропам, разумеется, оказалась напрасной затеей. «Быстрая езда верхом на ветру обернулась воспалением мочевого пузыря, вызвавшим чудовищную боль и в сопредельных органах. Домой в Хай-Лодж он добирался уже в карете, да и то — с превеликими мучениями».

Отныне никакой поэзии, никакой сатиры, никакого бунта против всего на свете. Рочестер некогда изучал медицину, а значит, теперь прекрасно понимал, что природа его заболевания исключает хоть сколько-нибудь благоприятный исход. И его дух обратился вспять — на стадию недавних разговоров с Бернетом, — изводя себя к тому же мыслями о том, как быстро оказались преданы и забыты недавние благие намерения. Поэт начал верить в то, что смерть позволит ему избавиться от обузы, в качестве каковой рассматривал с недавних пор свое тело. «Это больше не было темной меланхолией самого общего свойства, с которой он сталкивался и раньше, — его терзала всепроникающая острая боль. И хотя на протяжении нескольких недель невыносимые страдания испытывало и тело, душевные муки, будучи еще сильнее, время от времени оттесняли телесные страдания на задний план».

«Длань Господня коснулась его», — написал Бернет, но прикосновение это было вызвано отнюдь не рациональной аргументацией модного проповедника. Если Бог в конце концов и явился Рочестеру, то не победной поступью Судии сквозь главные врата под неумолчные фанфары англиканского здравого смысла, а, скорее, как тать в глухой ночи. Произошло это, когда материнский капеллан читал Рочестеру пятьдесят третью главу из Книги Исаии. Полагая, подобно Бернету, что к сердцу Рочестера проще всего пробиться доводами рассудка, капеллан продуманно выбрал для чтения вслух строки, в которых пророчески предсказаны Страсти Христовы. Но прежде чем эта аргументация была предъявлена, так сказать, в полном объеме, религиозное обращение уже свершилось — и произошло это внезапно; не как хорошо подготовленный и продуманный поступок, но как акт милосердия. «Внимая Священному писанию, он почувствовал, как у него появляется внутренняя сила, которая настолько высветила и высветлила его мысли и убедила его в своей правоте, что он оставил малейшее сопротивление; внутренний голос звучал столь властно, что каждое его слово казалось рассекающим мрак лучом». Слова же эти были библейскими: «Нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему».

Чтение капеллана било прямо в цель: «Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его… Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом…» Рочестеру в этих словах наверняка почудилось описание его собственного случая. Сколь бы очаровательным ни был он в общении с Сэвилом, Бакхерстом и Бекингемом, совершенно другое впечатление он производил на людей, не тронутых порчей двора; они, подобно леди Уорвик, считали блеск его ума всего лишь «факелом, озаряющим ему добровольно избранную дорогу в ад». Но вот слово Господне донеслось до его слуха в самое последнее мгновенье, и ему удалось встать на путь истинный.