Распутин наш - [74]

«Чёрт возьми, как беспардонно, нагло, подло и… элегантно,» – подумал про себя Николаи.

– Вы хотите, чтобы я на вас работал? – спросил он Распутина.

– Полно-те, Вальтер, – гость занял прежнее положение, расслабленно откинулся на спинку стула, и только правая рука в кармане галифе все так же оставалась неподвижно сжатой, направленной в сторону разведчика. – Вы окончательно рехнулись в своей шпиономании. Вы ничего не можете сообщить из того, что я ещё не знаю. Скажу больше – у вас нет и половины информации о самой Германии, имеющейся у меня. Вы никак, нигде и ничем не можете мне помочь, как разведчик и носитель секретов.

– Тогда что же вам нужно? – простонал Николаи…

– Я повторяю, – терпеливо произнёс Распутин, – я приехал сюда, чтобы спасти вашу личную репутацию и одновременно помочь вам спасти Германию от неминуемой катастрофы.

– Вы про это русское наступление? – небрежно хмыкнул Вальтер, – оно будет легко парировано…

– Полковник, – в голосе Распутина прорезалось раздражение, – не пытайтесь выглядеть глупее, чем вы есть на самом деле. Можно парировать митавское и еще десять наступлений, но сути это не меняет. Вы же сами писали: «Правительство, чей Генштаб может предвидеть минимальные колебания акций на медь, сталь, хлопок, шерсть на бирже, а также следить за производством бензина и пищевых продуктов, нужных для армии, – такое правительство выигрывает сражение, ещё не начав войны».[53] Так соберитесь с мыслями и посмотрите правде в глаза – у Германии физически отсутствуют ресурсы, необходимые для победы.

– А вот тут я бы с вами поспорил, – вскинулся Николаи…

– Не надо спорить со мной, – перебил полковника Распутин, – поспорьте лучше с цифрами! Да, Германия накануне войны по уровню индустриального развития стояла на втором месте после США, обогнав Англию и Францию. Добывала двадцать восемь миллионов тонн железной руды, выплавляла девятнадцать миллионов тонн чугуна, примерно столько же, сколько все страны «Тройственного согласия», вместе взятые. Однако сейчас выплавка упала на 35 % и продолжает уменьшаться, а это значит, что производство вооружения тоже будет неминуемо падать. Производство пороха так и осталось «узким местом», недостаёт хлопка, селитры, пиритов, камфары, глицерина. Импорт пороха и его компонентов в 1916 году составил четырнадцать тысяч тонн вместо тысячи в 1914, а это совсем нехороший звоночек. Как бы не пришлось запасы стали пускать на копья и мечи. Но самое страшное – это голод, вековой источник всех бунтов и восстаний. Если до войны калорийность дневного питания одного человека в среднем составляла три тысячи шестьсот калорий, то начиная с 1916 года германский рабочий в день получал лишь треть от этого. Потребление хлеба сократилось на 55 %, мяса и жиров – в четыре раза, до килограмма мясных субпродуктов в месяц. Это, полковник, – шах и мат. Парировать его нечем. Нет рабочих рук. Крестьянским трудом занят почти миллион военнопленных. Нет удобрений – всю химию забирает война. И нет никаких способов переломить катастрофические тенденции, а значит, вслед за голодной зимой последует голодное лето… Потом в войну вступит Америка и станет совсем тоскливо…

– У меня есть стопроцентные гарантии американского нейтралитета…

– Выбросьте их в мусорный ящик! Ваши источники – Мюриэлл Уайт, графиня Зер-Тосс, корреспонденты Джордж Юстис, Пассер Стромм, Герберт Кори, общаются с политиками второго эшелона, а решения в Америке принимают совсем другие люди. Они сейчас просто ждут, когда вы объявите о тотальной подводной войне, чтобы использовать её как повод… Хотя, если не будет этого, они найдут другой и вмешаются, твердо убедившись, что перелом наступил, пора добивать и делить.

– Вы нарисовали такое жуткое будущее для Германии, что я решительно не понимаю – зачем пытаетесь спасти своего врага. Вы должны радоваться каждому нашему шагу к пропасти…

– С этого момента логика заканчивается и начинается англосаксонская хитросделанная натура. Дело в том, что убивать и делить джентльмены задумали не только Германию, Турцию, Австро-Венгрию, но и Россию. Мы уже вычеркнуты из списка стран-победителей, взвешены, посчитаны и приговорены к ликвидации. Так что, полковник, как бы это было ни удивительно, а кому-то – и противно, но через три года жесточайшей войны мы с вами снова оказались в одной лодке.

– Что вы предлагаете? – в глазах Николаи впервые зажёгся огонёк интереса.

– Сепаратный мир.

– Бесполезно! – зло махнул рукой разведчик, – предлагали и неоднократно.

– Да потому что делали это по-солдафонски, с непередаваемым прусским чванством, переплёвывая через губу территориальные претензии и хотелки по репарациям.

– Моей службе никто не поручает писать речи для государственных деятелей и проекты межгосударственных соглашений, – огрызнулся Николаи.

– Этого и не требуется. Но ваша служба единственная может предоставить неопровержимые доказательства о сливе Германии союзниками по Антанте стратегической и военно-технической информации про Российскую империю.

– Ох! – Николаи аж задохнулся от услышанного, – а я-то считал себя самым беспардонным циником в Европе.