Распутин и евреи - [59]

В то время Беляев состоял сотрудником «Нового Времени». После революции он был арестован и заключен в «Кресты». Там я с ним встретился. Он имел на голове повязку, и его руки были также поранены и перевязаны. Он сказал мне, что был арестован в Москве и при попытке бежать сильно избит.

Арест Беляева в Москве произошел так. В первые дни революции ему было поручено произвести обыск на квартире Штюрмера. Им были там обнаружены драгоценности, которые он присвоил. Об этом донес сын Штюрмера, и было приказано арестовать Беляева. Перед тем Беляев продал за сорок тысяч рублей похищенную из гроба Распутина икону с надписью царской семьи. Не зная о доносе Штюрмера, уверенный, что следователю все уже по делу иконы известно, он ему в этом деле добровольно признался. Поэтому против него было возбуждено второе дело за похищение иконы. Икону нашли у ее покупательницы, Екатерины Решетниковой, передали Керенскому. Дальнейшая судьба иконы неизвестна.

Последний этап - Новороссийск

Как-то я в Одессе обедал с князем Нишерадзе, ген. Всеволожским и б. помощником московского градоначальника ген. Марковым (Модлем). Вдруг я увидел моего врага Пуришкевича. Я вскочил и вытащил свой кольт. Нишерадзе заявил Пуришкевичу, что он его зарежет, если только он тронет меня. Пуришкевич ответил, что он не только не собирается на меня нападать, но даже желает со мной помириться.

Накануне эвакуации Одессы ген. Марков предоставил в мое распоряжение пятьдесят мест на пароходе «Продуголь». С двадцатью вооруженными офицерами я отправился на баркасе разыскивать пароход. Пароход был переполнен русскими монархистами, полицейскими и жандармами. Оружие моих проводников заставило принять нас дружественно. Несколько молодых офицеров и полицейских хотели учинить на пароходе еврейский погром. При мне находились также трое моих сыновей, и я был в сильном волнении. Но сопровождающие меня офицеры северной группы успокоили меня, заявив, что они выступят в нашу защиту.

Уже выкрикивали: «Бей жидов!» Мы были единственными евреями на всем пароходе. Я вызвал весь мой отряд в двадцать человек на палубу.

К удивлению, мы увидели, что возбужденная толпа окружила известных журналистов Ефимова, Лутухина и Бонч-Бруевича и угрожала им смертью. Двоих первых они считали евреями, а последнего, как брата известного большевистского деятеля, большевистским агентом. Первых решили бросить за борт, а Бонч-Бруевича расстрелять.

Я разъяснил недоразумение. Офицеры извинились перед журналистами, но вопрос о Бонч-Бруевиче оставался открытым. Я спросил его, имеет ли он при себе деньги. У него оказалось около двух тысяч английских фунтов, и он согласился их жертвовать за свое спасение. Мы распределили среди офицеров и полицейских три тысячи французских франков и пятьсот английских фунтов; этим удалось переменить их настроение. Было решено от расстрела его отказаться, но после прибытия в Новороссийск передать его в распоряжение Деникинских агентов.

Выдача Бонч-Бруевича была поручена ген. Маркову, который однако в Новороссийске не отпустил его на свободу, а сообщил коменданту города, что едущие на «Продугле» офицеры и полицейские везут с собой похищенные с одесских складов войск Деникина товары. Обыск подтвердил заявление и виновные были арестованы.

В Новороссийск прибыл известный генерал Шкуро. Он еще числился командующим армией, но его армия уже не существовала. Его сопровождали только румынская капелла Гулеско и цыганский хор. От всей армии осталось только два трубача.

Горожане дали в честь Шкуро торжественный обед. Он высказал просьбу дать ему двести миллионов рублей для образования новой антибольшевистской армии, что нашло хороший отклик среди богатых купцов и финансистов, и они согласились собрать эту сумму. Бывший навеселе Шкуро проронил неосторожное выражение. Он жаловался на неблагодарность казаков. Разрешенные им грабежи гражданского населения до того обогатили казаков, что они потеряли всякое желание воевать против большевиков и разбрелись по своим станицам. Только румынская капелла и цыганский хор остались ему верными.

Это возымело действие холодного душа, и о сборе денег больше и речи не могло быть.

Явился в Новороссийск, покрытый славой своего похода против большевиков, генерал Мамонтов. Мне удалось с ним подружиться. Мамонтов рассказал мне, что он из похода привез много денег, но ему не хотелось бы, чтобы люди об этом узнали. Он просил меня разменять привезенный им от киевских сахарозаводчиков деньги на бриллианты. Они нуждались в деньгах, и должны были бы охотно пойти на обмен. Мамонтов доверил мне несколько миллионов рублей.

Деньги я спрятал в лавке моего знакомого Фельдмана и начал скупку бриллиантов. Мамонтов сам уговаривал сахарозаводчиков продавать свои бриллианты и направлял их ко мне.

Мамонтов объяснил мне, что он не желает, чтобы его товарищи узнали о его деньгах. Собственно, эти деньги следовало бы разделить между ним и его соратниками. Далее я узнал, что из Курска он вывез целый вагон золотых и серебряных риз, а также два ящика золота. Его войска отбирали драгоценности в церквах и у частных лиц, чтобы они не попали к большевиками. Мамонтов не желал делиться со своими людьми и этим вызывал много недовольства.