Расплата - [2]
В это время он сошёлся с Кривцовой.
Ей тогда шёл восемнадцатый год.
Она только что вышла из пансиона и жила у старика-дяди. О несметных богатствах этого дяди ходили разные фантастические слухи, но можно с достоверностью сказать лишь, что он был скуп. Ракович нанял у него дом, и таким образом началось знакомство молодых людей. Никто не верил, что Катя Кривцова – взрослая девушка… Иллюзия поддерживалась ещё тем, что дядя заставлял её донашивать пансионские короткие платья. Провинциальная сплетня не заметила её, и целый год длился её роман с хорошеньким квартирантом. Катя была уверена, что Ракович женится на ней. Он готов был жениться, но у него имелась своя теория. Он знал, что приятная острота любви исчезает, раз влюблённые становятся мужем и женою. «Жить, чтобы наслаждаться! – шептал он Кате ночью в беседке, глядя на звёзды и сдвинув шляпу на затылок. – Наслаждаться – это мой девиз, Катя». Конечно, можно вести суровый образ жизни и работать для будущего счастья человечества, но это удел героев, а он – не герой. Ракович в этом отношении походил на множество заурядных людей, которыми богаты переходные эпохи. Грядущие судьбы человечества он представлял себе в необыкновенно туманном виде, хоть любил распространяться о них. Главное, его занимало, что семейство рухнет. Катя Кривцова, слушая Раковича, увлекалась «смелым полётом» его фантазии, горячностью его «убеждений», «грандиозностью» набрасываемых им перспектив. Она целовала у него руки, и если бы этот юноша потребовал от неё какой-нибудь мучительной жертвы – всё сделала бы для него. Но мало-помалу на дне её души стало шевелиться сомнение. Оно росло незаметно и, наконец, выросло. Период, когда хочется жертвовать собою любимому человеку, проходил. Начинался период, когда, в свою очередь, ждут каких-нибудь жертв. Катя заговорила о венце настойчивее. Ракович стал избегать встреч с нею, давал неопределённые обещания, когда она добивалась свидания с ним, и что-то скрывал от неё.
Стояла осень, когда Ракович вдруг уехал из N-ска. С ним уехала подруга Кати, Варенька Софронович, дочь одного важного барина, отставного генерала. Сплетня мгновенно вышла из берегов и разлилась по всему городу. Все кричали о безнравственности Раковича. В одной петербургской газете появилась о нём корреспонденция. Это подлило масла в огонь. Заскрипели перья и полетели в гостеприимную редакцию пояснительные и разъяснительные заметки. Улыбка странного торжества долго не сходила с лиц расходившихся провинциалов. Но едва только лица эти приняли обычное скучающее выражение, как их снова заставила растянуться в горизонтальном направлении весть о том, что старик Софронович настиг беглецов в Петербурге, где они чуть не умирали с голоду, дал за дочерью приданое и выхлопотал зятю место. Финалом же всей этой кутерьмы было рождение у Кати ребёнка. Снова загоготало и заревело провинциальное болото, и даже те дамы, которые чувствовали ещё на щеках зной поцелуев Раковича, принялись швырять грязью в девушку…
С тех пор прошло два года.
…«А не удрать ли? – задавал себе вопрос Ракович, с тоскою перелистывая в приёмной начальника дело, известное между его сослуживцами под именем „дела о выеденном яйце“. – Ишь какое оно! Тут сам чёрт ногу сломает. Удеру, удеру! Ведь это рабство, каторга! Часа свободного нет! Торчи как болван! И чего, спрашивается! Со службы не прогонят… Естественная причина… Например, мог заболеть… внезапно… Право… Право, какие тут занятия – летом… Скука… Провались они! Эх, была не была!»
– Послушайте, Дорофей Львович, – обратился он к дежурному чиновнику, – объясните его превосходительству, что я тово… затрудняюсь явиться к нему… Скажите, что я…
Дежурный чиновник, гигант, с широкой физиономией и подобострастными манерами, встал и с участливым испугом смотрел на Раковича, по-видимому несомненно страдавшего.
– Что с вами, Николай Петрович? – тихо спросил он.
Подбородок Раковича отвис, на лбу собрались морщины.
– Болен, чёрт меня побери!
Он взял цилиндр и сунул бумаги в портфель.
– Ох!.. Скажите его превосходительству, что я душевно желал выяснить пред ним «вопрос о выеденном яйце»… Но не в состоянии, – заключил Ракович, окончательно изнемогая и пропадая в передней.
Пообедав у «татар» и вернувшись к себе, чтоб переодеться, он неожиданно застал там Кривцову.
Он вскрикнул, поднял брови, раскрыл рот и застыл на секунду в неловкой позе, с расставленными руками. Оправившись, он засуетился и подвинул ей кресло.
– Садитесь! Катя! Боже мой!
– Благодарю вас, – отвечала Кривцова и посмотрела на него.
– Да, да… Понимаю!.. – сказал он. – Конечно, я виноват!.. Конечно!.. Что ж, казните меня?!. Не только виноват… Даже более: преступен… – произнёс он убеждённым тоном.
Кривцова молчала.
– Ах!.. Жаль, Вареньки нет… Вам сказали, что она на даче? – спросил он.
– Да…
– Ужасно жаль, что её нет… А у вас в сущности какая цель? Вы для чего приехали?
– После узнаете…
– Как после?.. Почему же после?.. Ну, впрочем, всё равно… Однако же?..
Он улыбался, не зная что сказать ещё.
Девушка потупилась.
– Мне хотелось бы знать… Не солгите только!..
Ясинский Иероним Иеронимович (1850–1931) — русский писатель, журналист, поэт, литературный критик, переводчик, драматург, издатель и мемуарист.
«В синем небе вспыхнули звёзды. Брызнул лунный блеск, рассыпавшись на листве серебряными пятнами. От дома выросла тень; садик дремал, и всё погружалось в сон…И город заснул…».
«В углу сырость проступала расплывающимся пятном. Окно лило тусклый свет. У порога двери, с белыми от мороза шляпками гвоздей, натекла лужа грязи. Самовар шумел на столе.Пётр Фёдорович, старший дворник, в синем пиджаке и сапогах с напуском, сидел на кровати и сосредоточенно поглаживал жиденькую бородку, обрамлявшую его розовое лицо.Наташка стояла поодаль. Она тоскливо ждала ответа и судорожно вертела в пальцах кончик косынки…».
«Книга воспоминаний» — это роман моей жизни, случайно растянувшийся на три четверти века и уже в силу одного этого представляющий некоторый социальный и психологический интерес. Я родился в разгар крепостного ужаса. Передо мною прошли картины рабства семейного и общественного. Мне приходилось быть свидетелем постепенных, а под конец и чрезвычайно быстрых перемен в настроениях целых классов. На моих глазах разыгрывалась борьба детей с отцами и отцов с детьми, крестьян с помещиками и помещиков с крестьянами, пролетариата с капиталом, науки с невежеством и с религиозным фанатизмом, видел я и временное торжество тьмы над светом.В «Романе моей жизни» читатель найдет правдиво собранный моею памятью материал для суждения об истории развития личности среднего русского человека, пронесшего через все этапы нашей общественности, быстро сменявшие друг друга, в борьбе и во взаимном отрицании и, однако, друг друга порождавшие, чувство правды и нелицеприятного отношения к действительности, какая бы она ни была.
«На балконе был приготовлен стол для вечернего чая. Хозяйка дома, Васса Макаровна Барвинская, бросила на стол последний критический взгляд и нашла, что всё в порядке. Самовар, в котором ярко отражалась сбоку зелень сада, а сверху — ясная лазурь неба, блестел как золотой. Масло желтело в хрустальной маслёнке. Стекло стаканов, серебро ложечек, а также белизна голландской скатерти были безукоризненны. Васса Макаровна подумала, что хорошо было бы в сухарницу, вместо домашнего белого хлеба, уже несколько чёрствого, положить кренделей и вообще каких-нибудь вкусных печений, но сообразила, что гости, конечно, извинят, потому что где же достать всего этого, живя в семи верстах от города, и притом на хуторе.
«Дети в нарядных пёстрых платьицах и праздничных курточках застенчиво столпились в зале. Я вижу белокурые маленькие лица, вижу чёрные и серые глазки, с наивным любопытством устремлённые на красивую гордую ёлку, сверкающую мишурным великолепием. Бонна зажигает свечки, и точно пожар вспыхивает ёлка в этой большой комнате, где, кроме детей, сидят поодаль взрослые – мужчины и дамы…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга впервые за долгие годы знакомит широкий круг читателей с изящной и нашумевшей в свое время научно-фантастической мистификацией В. Ф. Одоевского «Зефироты» (1861), а также дополнительными материалами. В сопроводительной статье прослеживается история и отголоски мистификации Одоевского, которая рассматривается в связи с литературным и событийным контекстом эпохи.
В сборник вошли впервые переиздающиеся произведения первой половины XIX века — фантастические повести Ф. Ф. Корфа (1801–1853) «Отрывок из жизнеописания Хомкина» и В. А. Ушакова (1789–1838) «Густав Гацфельд», а также рассказ безвестного «Петра Ф-ъ» «Колечко». Помимо идеи вмешательства потусторонних и инфернальных сил в жизнь человека, все они объединены темой карточной игры.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.