Расплата - [25]

Глава четвертая

1

На повестке дня Травники — допрос Мисюры о поступлении в школу охранных войск СС и обучении в этой школе. Еще в войну Харитоненко исходил вдоль и поперек треугольник Хелм — Травники — Майданек, примыкавший к Билгорайским лесам. От села к селу тянулись болота и убогие пашни. Редкие дымки обозначали винокурни, сахарные заводики, лесопильни и мельницы. Предвоенная Люблинщина была краем нищеты и отсталости. Крестьянский труд приносил жалкие гроши, дробились наделы. В местечках людей душила безработица.

Когда гитлеровцы захватили Польшу, Люблинщина стала одной из баз осуществления их дьявольских планов ликвидации целых народов. Фабрики смерти Майданек, Белзец, Хелмский лагерь военнопленных ежедневно пожирали тысячи жизней. Обреченные доставлялись сюда со всей Польши, Украины, из других захваченных стран.

Для создания «жизненного пространства» требовался и персопал фабрик смерти — палачи и надсмотрщики. Мастера назначались из «арийцев», подмастерья и чернорабочие — из предателей. Для их обучения в Травниках, недалеко от города Хелма, была создана школа охранных войск СС.

От довоенного местечка не осталось ни домов, ни жителей, эсэсовские Травники состояли из казарм, плаца, вытоптанного бесконечными строевыми занятиями, и учебного концлагеря — площади, окруженной заборами, колючей проволокой, сторожевыми вышками.

Терзаемая гитлеровцами Люблинщина жила и боролась. В Билгорайских лесах в 1943 году сражались с захватчиками польские партизаны Зигмунда Стахурского, вскоре вошедшие в первый батальон Гвардии Людовой. Вслед за ним сформировался второй батальон, а через несколько месяцев воевала с фашистами Первая бригада Земли Люблинской.

Гитлер пытался превратить Люблинщину в огромный концерн смерти, поляки превратили этот край в базу возрождения народного государства.

У Гвардии Людовой в Билгорайских лесах были надежные друзья и союзники. Здесь, в тылу фашистских войск, действовали советские партизаны полковника Шангина — совершали налеты на железнодорожные станции, пускали под откос эшелоны, на шоссейных дорогах Грубешов — Новоград-Волынский и Хелм — Замостье уничтожали вражеские автоколонны.

Харитоненко, разведчик-чекист, прибыл в Билгорайские леса с партизанами Шангина и приступил к решению своей первой задачи — легализации. Документы кулацкого сына Николая Ярощука в 1938 году открыли путь к тайнам львовского филиала фашистского абвера, теперь должны были обеспечивать боевые дела. Но между Львовом и Билгорайскими лесами — три года, вполне доступные проверке гестапо. По легенде кулацкий сын в сентябре 1939 года бежал из Львова в генерал-губернаторство. Где там проживал, чем занимался? Жительство в любом населенном пункте, любой переезд в оккупационные годы сопровождались регистрацией, печатями, подписями. А для предстоящей работы во Львове документы Николая Ярощука должны были выдерживать любую проверку.

В сентябре 1943 года он поселился в крейсштадте Тышове у одинокой вдовы Ядвиги Яворской. Объяснил, что переехал в провинцию из умирающей от голода Варшавы. После этого поехал в Варшаву «создавать» прежнее местожительство. Тщательно изучал разрушенные до основания улицы, пока нашел подходящий квартал, в районной управе разыскивал «земляка Николая Ярощука». Вернувшись в Тышов, пошел на прием к бургомистру. Доктор права Казимеж Стефановский произвел двоякое впечатление. Элегантно одетый, прекрасно владеющий немецким, польский прислужник фашистских властей встретил фашистского прислужника из России со скрытой враждебностью. Возможно, сказывалась ненависть польской знати ко всему русскому? Непохоже: пани Ядвига рассказывала, как бургомистр старается помочь русским пленным. Да и отец бургомистра не знатного рода, краснодеревщик, владелец небольшой мебельной мастерской. Николай Ярощук не подлаживался к бургомистру, не хвалил немцев и не ругал русских. Вздохнул и сказал: «Жалею, что покинул Россию». Пан Стефановский ни о чем не расспрашивал, между прочим заметил: «В первую мировую войну мой отец, солдат Австро-Венгрии, был в русском плену. Россия ему понравилась». Может, эта беседа, а может, невысказанные мысли и чувства положили начало контакту, Ярощук стал электромонтером и мастером телефонной сети бургомистрата, время от времени беседовал с бургомистром. Не сразу друг другу доверились, не сразу нашли общий язык. И все же нашли. Харитоненко не переступил грань дозволенного, так и остался Николаем Ярощуком. Сознался в другом — в ненависти к фашистам, поработившим его родину. Стефановский рассказал, как отец, пленный австрийский солдат, стал бойцом Красной Армии, побывал в Москве, слушал Ленина. И о том рассказал, как учился на тощие отцовские деньги, подрабатывал и все же закончил Венский университет, стал адвокатом.

— А как стали бургомистром? — спросил Николай Ярощук.

Такой вопрос может быть задан по-разному, Стефановскому послышался укор. Возможно, это был укор собственной совести: польский народ погибал, у русских уже был Сталинград, и что значили его добрые помыслы по сравнению с траурной явью Варшавы и Сталинградской победой!