Расплата - [2]

— Ну да, так я тебе и поверила, — обрадованным шепотом отозвалась медсестра. — А зачем ты ее звал во сне, да еще стонал при этом? Я бы иначе к тебе не подошла.

Якушев вздохнул. Запоздалый рассвет глубокой осени уже отчетливо высветил нехитрое убранство госпитальной палаты: койки с железными прутьями спинок, в белый стандартный цвет окрашенные табуретки, переплеты на оконных рамах и стекла, иссеченные мелким нудным дождем. Бледнозеленые Ленины глаза были неотрывно устремлены на него. Тоска и горечь светились в них.

— Она мне сегодня приснилась, Лена, — буднично промолвил Якушев. — Цаган спасла в калмыцких степях мне жизнь. Мне и моим друзьям — гидротехникам Олегу Лукьянченко и Сергею Нефедову.

Девушка с удивлением подняла на него глаза:

— Так то еще до войны было, да? Как же она могла такое сделать?

— Об этом долго рассказывать, — уклонился Якушев. — Я расскажу тебе лучше потом, когда все будут спать или ты принесешь мне костыли и мы удалимся куда-нибудь из палаты.

— Предложение принимается, — послушно отозвалась Лена. — Вечером все медсестры уйдут на дежурство, а у нас троих пересменок. Я свободна с десяти до двенадцати ночи. Ты в это время придешь?

— Прихромкаю, — усмехнулся Якушев. — Если костыли не отнимешь, разумеется.

— Я не зловредная, — отодвигаясь от него, промолвила девушка. — А сейчас пора уходить.

Якушев неохотно кивнул и закрыл глаза. Шороха ее удаляющихся шагов он уже не слышал. Он уносился в прошлое, и все окружающее для него померкло. Вениамин знал, что сила воспоминаний такова, что они порою начисто исключают из человеческого сознания настоящее. Он уже не слышал похрапывания Сошникова и редких постанываний Вано Бакрадзе, которому, очевидно, снилось что-то крайне неприятное.

Сознание переносило его в далекую калмыцкую степь. Нет, он увидел ее не весеннюю в нежном убранстве алых тюльпанов и ковыля, какой она бывает в самом начале мая, а ту, какой становится в августе, когда вся растительность вымирает вокруг и, кроме пыльной намети, ни одного зеленого бугорка не увидишь окрест. Лишь огромное, во все стороны вплоть до самого горизонта, расстилающееся свинцово-серое пространство с зыбучими сугробами песков, наметенными ветром-астраханцем, предстает глазу. Исчезают порой в то время погребенные этим песком караванные тропы, высыхают колодцы, ни один путник не выходит без серьезной надобности на похороненную под песком караванную тропу.

Судьба начинающих гидротехников занесла их после техникума в этот диковатый край. Было это в суровом тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Их, всех троих: чахлого, желтолицего от малярии соседа Якушева по Аксайской улице Олега Лукьянченко, смуглого, несколько заносчивого осетина с русской фамилией Сергея Нефедова и самого Якушева — принял нарком земледелия республики, молодой дородный калмык с добрым, располагающим широкоскулым лицом. Беседа была короткой. Двоих он быстро отпустил, а Вениамина задержал.

— Вот что, Якушев, — сказал он, задумчиво прохаживаясь по кабинету в поскрипывающих крагах, — твоего предшественника, начальника изыскательско-строительной партии, мы арестовали за денежные злоупотребления и отдали под суд. Судьба его ясна — посадили. Ты комсомолец?

— Комсомолец, — ответил Якушев.

— Так вот, — лучезарно улыбаясь, продолжал нарком, — с завтрашнего дня принимай эту партию в количестве трех тысяч человек и быстрее берись за изыскания и строительство запланированных плотин. Договорились?

— Нет! — почти закричал Вениамин. — Ни за что!

— Почему? — поинтересовался нарком.

— А потому, что я наделаю ошибок и вы меня тоже посадите, — краснея, ответил Вениамин, предполагая, что таким решительным отказом немедленно навлечет на себя гнев большого начальника, от которого сейчас зависела его судьба.

Но на лице у наркома земледелия появилась еще более лучезарная улыбка.

— Правильно рассуждаешь, Якушев, — отозвался нарком, будто намеревался поддержать Вениамина. — Посадим. — И после небольшой паузы прибавил: — А если откажешься, тоже посадим…

На таких условиях и пошел Якушев в начальники, потому что не было иного выбора. Нельзя сказать, что на первых порах произошли крупные ошибки. Быстро сообразив, что надо опираться не на своих однокашников, недавних выпускников техникума, а на опытных, пусть и неподготовленных теоретически мастеров, Вениамин приблизил к себе двух ветеранов этой партии — бывшего бойца 1-й Конной старика Дроботова и бурового мастера Николая Федоровича Деревянно. И все шло хорошо, пока случайность едва не оборвала их добрые отношения. Николаю Федоровичу наступило время идти в отпуск, и он попросил соответствующий документ, который Вениамин безропотно подписал. И вдруг, когда еще не истекло время отпуска, придя в свой сверхтесный кабинетик, приютившийся в райзо, Якушев услышал в коридоре топот ног и громоподобный от ярости голос своего верного помощника.

— Где этот щенок? — разъяренно кричал Деревянко, ступая по коридору тяжелыми сапогами. — Дайте мне его сюда, сейчас я из него человека делать буду! — С этими словами он распахнул дверь в кабинет Якушева: — Ага, шкет, ты здесь от меня прячешься! Чует кошка, чье мясо съела. Ну, ты у меня сейчас получишь за надругательство.