Расплата - [113]

— Конечно, есть. Выслать его в Алжир, пока он не стал тут героем. Вместе со всеми его приспешниками. Возможно, он именно этого и добивается. Знает, что здесь ему в общем-то ничего не светит, вот и оболванивает арабскую молодежь, использует ее в качестве трамплина. На всей этой чепухе он зарабатывает политический авторитет и набивает себе цену. И он добьется своего — в Алжире сейчас такое положение, что он ждет не дождется, когда его пригласят вернуться и вручат ему власть. Его там полюбят за то, что он сумел одурачить нас и поставить Францию в глупое положение. Запомните мои слова, — с пафосом заявил он, тыча пальцем в сидящего президента. — В один прекрасный день, и очень скоро, ваш преемник обменяется рукопожатием за столом переговоров с этим нахальным торговцем наркотиками и назовет его господином президентом. — Он умолк, тяжело дыша.

— Благодарю вас, Вадон, — насмешливо поаплодировал президент, — за блестящее изложение вашего кредо. Еще несколько подобных публичных выступлений, и этим преемником, весьма вероятно, станете вы, а? И все же растолкуйте мне, каким образом вы собираетесь выслать из Франции такое количество людей с французскими паспортами, причем учтите: половина из них родились здесь.

— Силой, — вяло ответил Вадон.

— Блестяще, дорогой мой! Прекрасно! Но почему мы должны останавливаться на команде Бухилы? В наших тюрьмах полно нежелательных элементов, и ваша идея там как нельзя кстати. Насильники, грабители, фальшивомонетчики. Как только найдете страну, которая пожелает забрать у вас всю эту публику, не мешкая сообщите мне. А сейчас нас больше всего интересует обстановка на Елисейских полях. Вы абсолютно уверены, что там не случится никаких неприятностей?

Вадон обменялся взглядами с префектом полиции.

— Присутствующий здесь Кортэн убежден в этом.

Президент уловил в выразительном тоне Вадона чуть заметную интонацию приказа и прищурился.

— Это правда, Кортэн? Там ничего не нужно доделывать?

— Нет, — покачал головой префект. — По-моему, кроме внезапного нападения камикадзе, нам бояться нечего. Охраняемая территория взята в такое плотное кольцо, что туда никто не сможет пронести оружие.

— Даже те пластиковые штучки, которые были украдены?

— Нет, — снова покачал головой Кортэн. — Мы не надеемся на детекторы. Все приглашенные будут тщательно обыскиваться.

Президент кивнул и перевел взгляд с префекта на Вадона, заметив, как судорожно подернулось лицо министра, когда тот улыбкой подтвердил заверения префекта.

— Вы согласны, Вадон? — спросил он, и такое сомнение прозвучало в его голосе, что двое или трое из присутствовавших в комнате чиновников прищурились и пристально вгляделись в его изможденное лицо.

— Да, — кивнул Вадон, лицо его слегка покраснело. — Но как только закончится наше совещание, я поеду туда и еще раз проверю все сам.

— Хорошо. Думаю, мы можем закончить. Благодарю вас, господа, за всю проделанную работу.

Все еще улыбаясь, он ждал, когда все выйдут. Он пробыл на посту президента гораздо дольше, чем следовало бы, с недавних пор ему уже стало трудно выдерживать такую нагрузку. В тридцатые годы, когда Франция была парализована политическими дрязгами, он, будучи еще подростком, наблюдал возвышение Гитлера. После войны, в сороковые и пятидесятые годы, коммунисты, играя на естественной ненависти французов к фашизму, чуть было не пришли к власти. Он был одним из тех, кто воспротивился этому. Францию тогда отвел от края пропасти де Голль, и вот уже треть столетия страна процветала. А теперь вот явился этот Бухила.

Всего лишь за несколько месяцев бывший безработный механик и по совместительству проповедник из Экс-ан-Прованса стал лидером чужеродной нации, которая расползается по Франции, словно раковая опухоль. Это похоже на ночной кошмар, в котором Бухила льет воду на мельницу де Медема. Фундаменталисты открыли перед ним такие перспективы, которые он безуспешно искал треть века. Франция, белая Франция, охвачена страхом, и этот страх вывел де Медема из его двусмысленного положения посмешища-аутсайдера на первый план политической жизни. Его поддерживают теперь около двадцати процентов избирателей, почти столько же набирают основные партии.

Президент вздохнул. Самое неприятное заключалось в том, что он и сам не знал, как надо действовать. Он устал от слов и в глубине души осознавал их тщетность. Люди, которые собирались голосовать за националистов, знали так же хорошо, как и президент, что у де Медема не было никакой программы: он предлагал только один выход, но весьма существенный — во Франции проживало около четырех миллионов арабов, которые, как было известно избирателям де Медема, не надеялись да и не имели никакого желания слиться с французами. И эта пропасть расширялась, арабы отвергали французскую культуру и откликались на призыв Бухилы вернуться к старым исламским обычаям.

Президент подкатил коляску к огромному зеркалу в позолоченной раме, каких было много в кабинете, и пристально всмотрелся в свое отражение. Исхудавшее тело, заострившиеся скулы на изможденном лице, лиловые веки… Ему снова вспомнилось цветущее лицо Вадона, хотя в последнее время он не раз замечал в нем какую-то возбужденность, задерганность, и это озадачивало президента: казалось, Вадон собирался выразить свое несогласие с ним, но не высказываясь прямо, а как-то иначе. В беседах с глазу на глаз или на немноголюдных совещаниях он производил впечатление хвастливого, неуравновешенного, слишком многословного человека, но на телевизионном экране он выглядел уверенным в себе, решительным политиком.