Расплата - [15]

По зданию миссии словно бы только что прошел ураган: двери и окна были широко распахнуты, на полу валялись чемоданы, одежда и вороха бумаги. Из сотрудников никого не оказалось. Были пусты и десять камер тюрьмы, наполовину врытой в сопку на задворках здания миссии. Но в открытых камерах еще стоял тяжелый, спертый воздух — покинуты они были узниками совсем недавно.

С помощью переводчицы Марии Сергеевны я принялся изучать обнаруженные в миссии документы. Часть закрытых сейфов, от которых не нашлось ключей, пришлось взломать. Мы искали в первую очередь списки, картотеки и адреса вражеской агентуры. Старший лейтенант Тимофеев с Иваном Николаевичем обошли прилегающие к зданию миссии улицы, собирая у местных жителей сведения о ее сотрудниках.

Мария Сергеевна вдруг вскрикнула, сказав, что нашла картотеку лиц, сотрудничавших с японцами. Но при более внимательном изучении картотеки оказалось, что в ней учтены так называемые вспомогательные контингенты японской военной миссии из числа китайцев и русских эмигрантов. Все они — а их было около 30 человек, по свидетельству Марии Сергеевны, а позже это подтвердилось другими источниками — находились у себя дома и против нашей страны активно не использовались.

Возвратившийся на ту пору из города старший лейтенант Тимофеев сообщил, что при опросе жителей ему удалось кое-что выяснить о проживающем в Лишучжене колчаковском офицере, полковнике Белянушкине. Он не бежал с японцами, а, видимо, скрывается у себя дома. По нашим данным, Белянушкин служил начальником охранного отряда при миссии, будучи резидентом японской разведки. Белянушкина мы, конечно, немедленно задержали, после чего наша работа стала еще напряженней.

Но прежде чем о ней рассказывать, хотелось бы упомянуть вот о чем. В те дни на земле Маньчжурии, освобождаемой Советской Армией от японских захватчиков, поднялась небывало высокая волна патриотического самосознания — как среди китайцев, так и среди многих русских эмигрантов, проживающих здесь. Это, разумеется, весьма благоприятно сказывалось на проводимых нами мероприятиях. Еще где-то неподалеку гремели бои, а тысячи мирных жителей выходили на улицы городов и сел с красными флажками в руках, красными бантами на одежде, с цветами. Люди смеялись, шутили, пели, кричали «шанго» (хорошо), провозглашали лозунги, приветствуя Советскую Армию-освободительницу. Стремясь хоть чем-нибудь помочь нашим воинам, китайцы выносили и расставляли возле дорог овощи, фрукты, родниковую воду в бочонках, ведрах, чайниках, мисках, кружках, пиалах. Бойцы утоляли жажду, делая мимолетные остановки, благодарили восторженных людей за доброту и сердечность. Эта впечатляющая картина народного ликования словно бы говорила: тщетными оказались потуги японских самураев и их прихвостней из окружения марионеточного императора Маньчжурии Пуи посеять среди китайцев ненависть к нашей стране.

Все это вконец деморализовало наших врагов. Многих задержанных агентов противника не приходилось в те дни изобличать — они сразу же выкладывали все о совершенных ими преступлениях против Советского государства. А кое-кто даже сам приходил с повинной и заявлял, что добровольно сдается на милость победителей.

Брать колчаковского полковника Белянушкина ходил вместе с автоматчиком старший лейтенант Тимофеев. Белянушкин жил в большом коттедже, утопавшем в цветущем саду и занимавшем почти целый квартал. Войдя в кабинет хозяина «без доклада», старший лейтенант Тимофеев сказал, что его вызывают в советскую комендатуру (мы начали действовать под видом комендатуры). Белянушкин уже ждал этой встречи и, став перед образами, начал усердно вполголоса читать какую-то молитву. Его жена, высокая, полная, дряхлеющая блондинка и три взрослые дочери, как по команде, заголосили, словно по покойнику, и начали складывать в открытый чемодан различные пожитки. Старший лейтенант Тимофеев объяснил домочадцам Белянушкина, что тот приглашается в комендатуру для беседы. Это подействовало: Белянушкин, одетый по форме, вышел на улицу и неторопко под конвоем зашагал к зданию миссии, сопровождаемый толпой любопытных китайцев.

Когда старший лейтенант Тимофеев доложил мне, что привел Белянушкина, я разрешил Марии Сергеевне уйти домой и попросил ввести задержанного. И вот в открытую дверь не вошел, а ввалился огромного роста человек лет шестидесяти пяти с седыми усищами на кирпично-красном, одутловатом лице, в парадной форме, при многих орденах и медалях. Печатая шаг, приблизился ко мне и зычным голосом пробасил: «Господин капитан, полковник русской армии Белянушкин явился к вам и сдается на милость победителей».

Сказав это, он, словно подкошенный, рухнул на колени, коснулся лбом пола и зарыдал.

Я и старший лейтенант Тимофеев от неожиданности оцепенели. Потом подошли к Белянушкину, подняли его под руки, усадили на стул, дали воды. Когда он успокоился, я поинтересовался, кто присвоил ему звание полковника. Белянушкин со стула вскочил и опять зычно рявкнул: «Адмирал Колчак!»

И тогда мимолетная жалость к этому старому русскому человеку, навеянная необычной сценой встречи, сразу же прошла. В памяти всплыл рассказ моего отца. В 1919 году отступавшие через Сибирь колчаковцы заподозрили группу крестьян нашего и соседнего села в сотрудничестве с партизанами. И — без суда и следствия — растерзали их, привязав за ноги к хвостам лошадей, рванувших диким галопом по селу. Как знать, не этот ли полковник сотворил такое злодеяние? Однако на выяснение прошлого колчаковца времени не было.