Расплата - [33]

В самом деле, нет ничего омерзительнее фанатизма. До сегодняшнего дня не могу забыть я того типа, которого мы с Кахой однажды встретили на море. Давно это было, в студенческие годы. Лето мы провели в Сванети, в альпинистском лагере. После восхождения мы с Кахой решили недельки две отдохнуть у моря. До чего приятно было покинуть горы, из тесных ущелий выйти в бескрайний, открытый простор. Все казалось необычайным — и море, и стоящие вряд вдоль дороги эвкалипты, и акации, и темные кипарисы, проплывавшие за стеклом автобуса. Мы сняли комнату у одного колхозника-рачинца в небольшой, тихой и укромной деревеньке. За окном низкого одноэтажного дома, не смолкая, шелестели листвой инжир и мимоза. Посреди двора, в тени веерообразных листьев пальмы прятались гортензии и белые лилии. Обвитые лианами кедры, сосны и ели стрелами взмывали в небо. В воздухе стоял дивный аромат, настоянный на запахе сосен, эвкалиптов и магнолий, живительным бальзамом вливался в тело, проникал в поры растрескавшейся от мороза кожи, ласкал усталые, задубевшие от долгого напряжения мускулы и суставы. Мы с Кахой вставали чуть свет и по тропинке шли к морю. Росистое поле, заросшее репейником и осотом, искрилось на солнце.

Необозримое голубое море было прозрачным и спокойным. Мелкие волны бесшумно набегали на блестящую, пеструю гальку. Мы скидывали одежду и подолгу плескались в чистейшей воде. Потом, мокрые, выходили на берег, и обнаженные тела наши покрывались гусиной кожей от утренней прохлады. Мы ложились на теплый песок и глядели на плоскую, сверкающую поверхность моря. Иногда я скучал по Софико. Праздность вызывала желание мечтать, и я не сдерживал своей фантазии. Я все время думал о Софико, мне хотелось, чтобы она была со мной. Мечта была слаще реальности, но и реальность казалась мне сладкой, потому что позволяла мечтать, и, отдавшись грезам, я забывал снег и холод гор, вкус консервов, неуклюжесть альпинистской робы, волглую неуютность брезентовой палатки. Я не вспоминал ни о мокрых веревках, ни о тяжести кованых ботинок с кошками, ни о пудовом грузе набитого до отказа рюкзака, от которого болят плечи, и даже когда сбросишь его, долго не можешь приноровиться ходить нормальным и свободным шагом. Но сейчас, когда все это осталось в прошлом, мы подолгу лениво дремали на песке. Иногда далеко в море появлялся белый сейнер, и мы молча следили за ним. Если он приближался к берегу и бросал якорь в тихой бухте, мы с Кахой подплывали к нему, хватались за трап, спущенный с палубы, и отдыхали в воде. Потом снова плыли к берегу. Я лежал на спине, глядя в необъятное небо. Таким же необъятным было и море, на поверхности которого мы плавали, как две щепки, и странная радость оттого, что в этой безбрежности существую и я, не оставляла меня…

Никакие заботы не тяготили нас, мы были вольны и счастливы. Удивительно легко и беспечно протекали наши дни здесь, на пустынном берегу моря. Нас не пугала неожиданная облачность, потому что непогода не могла омрачить наш отдых. Довольные беззаботностью и радостным ощущением безопасности, мы уже не вглядывались вокруг с тем напряжением, как бывало в горах, где приходилось рассчитывать каждый шаг, брать на заметку малейшее изменение погоды, ветра, температуры. После гор наша жизнь потекла вяло и неторопливо, но, не будь в этой жизни ежедневных радостных мелочей, она бы и ломаного гроша не стоила.

Купание доставляло нам неописуемое блаженство. От полуденного зноя мы укрывались в тени прибрежных сосен, а вечерами подолгу наблюдали за закатом солнца. Допоздна не уходили мы от воды. Голубоватая дымка затягивала прогалы между соснами, прозрачное море словно исчезало. А ночами, когда лимонная луна глядела с небосвода и серебристый свет озарял погруженную во мрак землю, море совсем успокаивалось и смолкало. Но я все-таки улавливал его дыхание, удивительное и таинственное ощущение вечности, свойственное горам, присутствовало и здесь, и всю ночь, лежа у открытого окна, даже во сне чувствовал я его дуновение, доносившееся до меня вместе с глухим плеском волн, ароматом теплого воздуха и посвистом полуночной птицы.

Мы великолепно отдыхали с неделю, а потом погода изменилась. Началась страшная жара. Неистово пекло раскаленное солнце, и зеленый лес на горах издали казался фиолетовым. Ветер гнал белогривые волны из глубины моря, и они яростно лизали песчаный берег. На следующий день ударил дождь. О купании нечего было и думать. Море волновалось все больше и больше, от его голубизны и кротости не осталось и следа. Мутные, коричневые валы вскидывались у берега на дыбы, рушились с оглушительным грохотом, рвались вперед, словно стремились завладеть лишним вершком земли, отхватить его у суши, утащить за собой, и со злым шипением уползали вспять. А на смену им вздымались новые валы и опять обрушивались на безлюдный берег. Мы, бывало, постоим немного на берегу, потом возвращаемся домой и целыми днями просиживаем в своей комнатушке. Часто заглядывал к нам тринадцатилетний хозяйский сын Гигла и наивными вопросами развлекал нас:

— Скоро распогодится, Гигла?