Расплата - [205]

— Подохнуть мне, если это не Чичико! — Хриплый голос вывел Чичико из размышлений, он поднял голову и увидел Бучунию — хмельного, расплывшегося в улыбке, шагающего прямо к нему. Не очень приятно было встретиться с ним здесь, но, отвечая на приветствие, Чичико успел подумать: какие только мысли не придут в голову на кладбище!

Потом они пили вино. Двух литров, как это всегда бывает, оказалось мало, тем более что Бучуния был не один, а с рыжим Како и Наполеоном Амбросиевичем. Чичико, Бучуния и Како — одногодки, а Наполеону Амбросиевичу уже перевалило за шестьдесят. Высокий, чуть сутулый, с бронзовым морщинистым лицом и поредевшими волосами на голове, Наполеон Амбросиевич разговаривал басом, размахивая руками, словно провинциальный трагический актер. Может быть, в молодости он увлекался театром, кто знает? Или врожденный артистизм придавал его лицу такое трагикомическое выражение? Во время войны Наполеон Амбросиевич попал в плен, бежал, командовал партизанским отрядом в горах далекой Италии. Документы, подтверждающие его заслуги, он всегда носил с собой в нагрудном кармане и, когда считал нужным, давал их почитать собеседнику. Но бывало и так, что на все расспросы о его прошлом он только махал рукой: кому, мол, это сейчас интересно?

— Прошлое — ерунда! Я за будущее! — провозглашал он и хихикал. Трудно было понять, шутит он или в самом деле думает так, потому что он частенько прикидывался дурачком. Вернувшись с войны, он запил. И раньше не отказывался от стаканчика, но после плена и лагеря отдавал предпочтение водке, хотя и вином тоже не гнушался. Пил он беспробудно. Чичико не довелось видеть его трезвым. Но в питье Наполеон Амбросиевич был крепок. Он любил ходить в гости. Выпьет как следует, пошутит, вернется домой и заляжет спать. Чтобы скандалить, такого за ним не водилось. У него были уже взрослые дети, но даже это не удерживало его дома. Семье, вероятно, не по нраву было пьянство отца. А посторонние любили общество Наполеона Амбросиевича. Что они теряли? Собеседник он был хоть куда, остроумный и остроязычный. Ведь развлекаясь и болтая с чужими, человек отдыхает, не открывая себя. А домашним воспоминания Наполеона Амбросиевича уже оскомину набили.

Двух литров вина явно не хватало. Бучуния вытащил новенькую десятку и послал за вином какого-то мальчика. Тот мигом притащил большую бутыль. Пока мальчишка бегал, Бучуния завел беседу с Чичико. Давно они не виделись. На первый взгляд Бучуния заметно изменился — в нем появилась степенность, но во всем остальном он оставался прежним, и Чичико это сразу подметил, едва они разговорились. Неловкость и скованность не оставляли Чичико, хотя он понимал, что его сверстник не блещет умом. Понимать-то он понимал, но скованность все не проходила, и он почему-то не мог смотреть в глаза Бучунии. Как ни принуждал себя открыто взглянуть на него, ничего не мог с собой поделать. Взгляд Бучунии словно давил, пронизывал, подчинял себе и заставлял отводить глаза. С детства сохранил Бучуния этот взгляд уверенного в себе человека, и Чичико вновь ощутил его. Сколько воды утекло с тех времен, но ничто не изменилось. Несмотря на теплоту и явную расположенность, с какой Бучуния встретился с Чичико, тот стеснялся своего сверстника так, словно в глубине души не считал себя достойным уважения. Чем он хуже Бучунии?! Наверное, чем-то хуже! Чичико было не по себе от давящего чувства своей подчиненности. Может быть, ему казалось так оттого, что они нахально пристроились у могилы его матери и пили вино, купленное на деньги Бучунии? А, да купи Чичико вино на свои, все равно в нем не утихло бы ощущение зависимости! Как ни обернись дело, Бучуния будет вертеть им, как захочет! И Чичико потянуло уйти домой. Хотелось плюнуть на все и уйти, но ему было совестно бросить компанию. В этом-то и выражалась его покорность. Надумай уйти Бучуния, кто бы его удержал? Никто! Но Чичико не осмеливался даже заикнуться о своем желании и продолжал выпивать, несмотря на то, что ему было не до выпивки, хотя бы потому, что дома умирал Бахва. Бучуния был тертый калач и держался, как человек, видавший виды. Рассуждал он смело и, как к равному, обращался к Наполеону Амбросиевичу. Чичико тоскливо подумал, что он бы не осмелился так разговаривать со стариком, постеснялся бы разницы в возрасте. Чего-то не хватало в его характере. Того, чем Бучуния был наделен с избытком.

Они пили, разговаривали. Настроение Чичико не улучшалось, он словно исполнял тягчайший обряд. Он слушал других и молчал. Наполеон Амбросиевич сидел выпрямившись, как и подобало старому воину, и почему-то оправдывался.

— Что делать, господа, я — человек маленький, и не обременяет ли кого-нибудь мое присутствие? — декламируя, спрашивал он с непринужденной серьезностью.

— Что вы, что вы, Амбросиевич! — успокаивали его.

— Вы — молодые, ныне ваш черед заботиться о мире, — пронзительным басом взревел вдруг Наполеон Амбросиевич, выкатив глаза. Обведя всех орлиным взором, он тут же снова размяк и захихикал (шутил он или говорил всерьез?), — хе-хе-хе, еще стаканчик пропущу и… все! Не стану вас больше беспокоить!