Расплата - [201]

— Встал, Чичико? — ласково спросила Тебронэ.

Она сидела у изголовья больного. Бахва дремал. Острый кадык поднимался и опадал с дыханием. Услышав голоса, Бахва раскрыл запавшие глаза и стал жадно вглядываться в стоящего у кровати Чичико.

— Кто ты? Не узнаю, — прохрипел он.

— Это я, дядя, Чичико.

— Эх, за врача тебя принял! — И он снова смежил веки, тяжело и хрипло задышал. «Кхм, кхм», — все откашливался он, силясь отдышаться. Потом снова открыл глаза и бессмысленно уставился в стену.

— Надо было врача привезти, — шепнул Чичико Тебронэ и сел на скамеечку у ног больного. Жаль Бахву! Он жалел его, но смердящая постель и гниющее тело старика вызывали в нем отвращение.

— К чему? Сам видишь — все уже кончено.

— Может, отойдет?

— Куда там! Ему теперь ничто не поможет.

Тебронэ встала, поправила подушку. Забота ее была излишней, Бахва и так лежал удобно. Но Тебронэ приподняла его, усадила, а затем уложила по-новому. На Бахву напал сильный кашель, но он отдышался все же.

— Лучше тебе? — крикнула Тебронэ ему в ухо.

— А?

— Лучше тебе, спрашиваю?

— Да, — безразлично ответил Бахва и снова уставился в стену. Старуха присела на краю постели и погладила его по лицу.

— Погляди на меня. Куда ты смотришь?

Безучастный взгляд старика стал более осмысленным, и в оцепеневшем теле появились признаки жизни. Бахва повернул к Тебронэ голову, это была уже не голова, а череп, и принялся разглядывать ее, будто возвращаясь издалека, с трудом пробираясь сквозь мглу, и словно все здесь представлялось ему непонятным. Понемногу сознание его прояснилось, и он проговорил прерывисто, но отчетливо:

— Только вот какой-то конник проехал…

— Что?

— Взнуздал меня уздечкой, но я не пошел за ним…

Он шарил рукой по одеялу, словно отыскивая что-то. Иногда закусывал губы, дыша по-прежнему учащенно и хрипло. Нос заострился и побелел. Он то и дело приглаживал пальцами ноздри и усы, со стороны можно было подумать, что прихорашивается. Пламя ночника покрывало копотью побеленный камин, и веерообразные тени скользили по стенам, оклеенным ветхими обоями. Теперь между этих стен витала тень смерти. У кровати стояла банка, полная мокроты. В пространстве, между окон — маленький столик. На противоположной стене — старинный, привезенный еще из Артвини гобелен. На гобелене светловолосая девушка в длинном кисейном платье, стоящая у колодца, протягивала ведро воды спешившемуся гусару, а за ними — одинокая избушка. Сколько раз эта картина настраивала Чичико на мечты. Особенно пленяло его непривычное одеяние гусара. Необычный мир захватывал его. Столь же необычной была и история, рассказанная Бахвой, история о единоборстве прославленных борцов Нестора Эсебуа и Кула Глданели, которая в детском воображении Чичико странно сливалась с изображенным на гобелене, словно те два богатыря схватились на опушке леса, вытканного на гобелене, в присутствии всадника и светлой барышни у колодца. Теперь все это потеряло былую таинственность. Иная тайна, тупая и грубая, лишенная мечты, одним махом вытеснила давний призрачный мир. Чичико даже самому себе не хотелось признаваться, что ему противно хилое тело Бахвы, но у него не было сил побороть свое отвращение, хотя он ясно помнил время, далекое, светлое время, когда он любил обладателя этого тела, когда Чичико часто представлял себя непобедимым Нестором Эсебуа, а Бахву, стоящего на коленях на зеленой траве перед домом, — Кулой Глданели: он упорно наскакивал на Бахву, а тот со всей серьезностью возился с ним до тех пор, пока не валился на землю от приступа смеха, и Чичико, оседлав грудь Бахвы, торжествовал свою победу. Добрым был Бахва! Старался баловать Чичико. И силой не обидел его бог, и трудолюбием… И сейчас, когда Чичико видел немощное, одряхлевшее тело Бахвы в старой привычной обстановке, в нем оживали сладкие детские воспоминания, которые тут же заслонялись тенью смерти. Очень не хотелось принимать близко к сердцу мучения Бахвы: он старался, глядя на корчившееся тело, не вспоминать ничего, что было так дорого несколько лет назад. Это ему удавалось, он жалел Бахву, но жалость была скорее обязанностью, чем искренним чувством. Чичико терпеливо ждал неизбежной развязки, все представлялось естественным, и выдержка не покидала его. Сидя на скамеечке, он спокойно смотрел на Бахву и ждал его кончины. Бахва, который долго смотрел на какую-то точку на стене, повернул к Тебронэ свою голову-череп, долго не узнавал жену, потом слабо потянулся к ее руке.

— Не убивайся… Все обойдется! — пробормотал он, еле шевеля губами.

— Тебе не лучше…

— Со всеми встречусь там. Мать — там, отец — там, сестренки… А что мне еще?..

— Куда это ты собрался? На тот свет? — ласково улыбнулась Тебронэ. — Эх ты, дурачок. Что ты несешь?

За несколько часов больной неузнаваемо изменился, было ясно, что он уже не жилец на этом свете. От сидения на низкой скамеечке у Чичико разболелась спина, дремота одолевала его. Он встал и вышел в дощатую пристройку. И снова поймал себя на малодушии: бросил Тебронэ, не вынес бдения около больного. Твердости недостает ему, самой обычной твердости, которой недоставало и три года назад, когда он уламывал Жужуну, — он понимал это, и ему плохо, грустно и тоскливо от того, он и это понимал, — что в нем не хватает чего-то, было ясно, что нет в характере какой-то нужной жилки, и он был недоволен собой. Окна завешены темнотой. Похолодало. Одно из разбитых стекол заклеено бумагой, сквозь нее просачивалась прохлада. Узкая комнатка навсегда пропиталась запахами лука, солений. Остывшая в железной печке зола словно всосала остатки тепла и еще больше выхолодила комнату. Когда-то здесь был балкон, потом его обшили досками, и получилась комната. Из щелей между досками тянуло холодом. Чичико прилег на скамью и накрылся старым пальто Бахвы, пахнущим горьковатым потом. Бахва лежал за стеной, и Чичико слышал, как он дышит. Хотелось спать, дрожь пробегала по телу, и временами дремота наваливалась на Чичико. Он пытался думать о чем-нибудь приятном, хотя бы о Жужуне, но это никак не удавалось. За стеной хрипел Бахва. Кашлял, иногда разговаривал сам с собой.