Расплата - [3]

— Не знаю, на твои ли, на свои ли деньги, но они ужасно пьянствуютъ вотъ уже третій день. Это очень кстати намъ — понимаешь? Итакъ, пятьсотъ и пятьсотъ, говоришь ты? Все-таки мало.

— Черезъ годъ я могу уплатить тебѣ еще 500 рублей.

— Черезъ годъ я, навѣрное, буду на висѣлицѣ, да и ты тоже. Да и опять таки, братецъ мой, мало! Предпріятіе твое отчаянное. Если изъ нихъ будетъ хоть трое трезвыхъ, мы идемъ на вѣрную смерть.

Я слушалъ Ридо, но слышалъ, что онъ только испытываетъ меня, а, на дѣлѣ, ему жаль и меня и брата, онъ пойдетъ! И я сказалъ спокойно:

— Больше у меня нѣтъ ни гроша за душою и я не имѣю, откуда достать. Отдаю послѣднее. Остаюсь на свѣтѣ — вотъ въ этой одеждѣ, какъ ты меня видишь. Завтра буду такой же голякъ, какъ и ты.

Ридо долго молчалъ. Потомъ спрашиваетъ:

— Я твои деньги въ бумажникъ положилъ. Ты видѣлъ — ничего не сказалъ. Значить, согласенъ, чтобы я ихъ взялъ?

— Для тебя принесъ ихъ — тебѣ ихъ и брать.

— Впередъ?

— Какъ хочешь.

— А если я тебя обману?

— Не обманешь.

— Казаки обманули же?

— Ты не казакъ.

Ридо долго смотрѣлъ мнѣ въ глаза — взглядомъ пронзительнымъ, глубокимъ, голубымъ. У него было лицо добродушнаго бюргера, торгующаго москотильнымъ товаромъ, сандаломъ, мускатнымъ орѣхомъ, а совсѣмъ не плотью и кровью человѣческою.

И вотъ лѣзетъ онъ правою рукою въ карманъ, достаетъ свой бумажникъ и выкладываетъ предо мною — возвратно — мои пятьсотъ рублей.

— Спрячь.

— Ты отказываешься?

— Нѣтъ, напротивъ, соглашаюсь. Сегодня же, въ эту ночь, мы ихъ распотрошимъ. Но денегъ твоихъ впередъ брать не желаю. У всякаго другого взялъ бы — у тебя не возьму. Когда дѣло будетъ сдѣлано, тогда заплатишь. И заплатишь столько, сколько захочешь заплатить. Для другого я въ такую затѣю безумную не вмѣшался бы даже за десять тысячъ рублей, а для тебя теперь — хоть вовсе ничего не плати: пойду даромъ.

А затѣмъ онъ шепнулъ шинкарю слово. И понемногу начали приходить къ намъ, въ каморку, одинъ по одному, разные люди. То — темные, дикіе, страшные, неизвѣстные мнѣ люди со дна. То — совсѣмъ приличные, обыденные горожане, которыхъ я зналъ даже по имени, и которые меня знали, но теперь мы глядѣли другъ на друга, какъ незнакомые, и не признавались не только словомъ, но хотя бы жестомъ, хотя бы взглядомъ, что когда-либо въ жизни встрѣчали другъ друга.

Со всѣми приходящими Ридо говорилъ что-то словами, которыхъ я не понималъ. Одни соглашались и оставались, другіе отказывались и уходили. Осталось шесть человѣкъ, Ридо — седьмой, я — восьмой.

Была черная ночь. И мы, восьмеро, вошли въ черную ночь. И по мѣрѣ того, какъ мы шли къ городу, число наше таяло. Но я ни разу не успѣлъ замѣтить, когда отставалъ отъ насъ тотъ или другой. Они расточались въ ночи, какъ нечистые духи.

Когда мы очутились на пустырѣ, въ пятистахъ шагахъ отъ казачьяго поста, гдѣ спали мои недруги, насъ осталось, изъ восьми, всего двое: я и Ридо.

Я думалъ, что мы всѣми брошены, я смотрѣлъ на Ридо съ ужасомъ, удивленіемъ, отчаяніемъ, которыхъ онъ не видалъ, потому что было темно. Но онъ приказалъ мнѣ:

— Садись вотъ здѣсь на камень и жди. Я оставлю тебя одного и пойду впередъ.

Я возразилъ:

— Я не останусь. Хочу съ тобою.

Но Ридо запретилъ:

— Нѣтъ. Ты не умѣешь ходить по снѣгу. Снѣгъ хруститъ у тебя подъ ногами. Если ты мнѣ не вѣришь, чортъ съ тобою. Если вѣришь, оставайся здѣсь.

Я сказалъ:

— Ридо, будь спокоенъ: я вѣрю тебѣ.

Онъ продолжалъ:

— Вонъ тамъ — смотри внимательно: скоро вспыхнетъ спичка. На всякій случай, я зажгу ихъ три, одна за другою. Когда увидишь огонекъ, бросайся туда смѣло, бѣги, что есть силы бѣжать. Это значить — часовые убиты и казарма наша. Ничего не опасайся — только не кричи. Но если спичка не вспыхнетъ, если вмѣсто того услышишь выстрѣлъ или крикъ, — удирай, братъ, тогда, удирай, куда знаешь, поскорѣе. Это значить — я убить. Прощай.

Ридо исчезъ въ темную ночь. И — когда онъ исчезъ, я опять таки не могъ уловить момента. Если бы я былъ суевѣренъ, то подумалъ бы, что онъ обратился въ кошку, потому что, дѣйствительно, огромная, — казалось въ темнотѣ,- кошка шмыгнула мимо меня.

Я сидѣлъ на камнѣ, ждалъ, смотрѣлъ.

Надъ головою горѣли звѣзды большія, зеленыя, сколько было ихъ, и какъ высоко въ небѣ.

Не знаю, много ли времени я ждалъ. Можетъ быть, пять минутъ, можетъ-быть, часъ, можетъ быть, два. Одно знаю: если бы я услышалъ выстрѣлъ, то сію же минуту перерѣзалъ бы себѣ горло бритвою, которую имѣлъ въ карманѣ.

Вспыхнула искра.

Она едва блеснула въ далекомъ туманномъ мракѣ, а мнѣ показалось, что — вмѣстѣ съ нею — все звѣздное небо ринулось огнями на землю.

Другая, третья.

Я поспѣшилъ по ихъ направленію, какъ приказалъ Ридо. И по мѣрѣ того, какъ бѣжалъ я, — вдали, предо мною, возникли три свѣтящіяся пятна. Сперва они темно и мутно алѣли навстрѣчу мнѣ, сквозь черную ночь, потомъ стали свѣтлѣть, пунцовѣть, наливаться червоннымъ золотомъ. То были окна казачьяго поста. То былъ пожаръ внутри казармы.

Ридо схватилъ меня за руку.

— Стой.

У самыхъ ногъ моихъ лежалъ трупъ часового. Я чуть не споткнулся, чуть не упалъ. Казакъ, какъ быкъ на хорошей бойнѣ, былъ заколоть въ затылокъ. Ридо кошкою подползъ къ нему въ темнотѣ по снѣгу, кошкою вспрыгнулъ къ нему на плечи и вонзилъ въ него свои стальные когти. Другого часового — съ противной стороны достаточно такъ же безшумно и бархатно «снялъ» одинъ изъ товарищей Ридо.