Распечатыватель сосудов, или На Моисеевом пути - [14]

Это я сделал сразу же по приезде в контору. Если верить справочнику, дом принадлежал капитану дальнего плавания Лаэрту Бьярмуле. Фамилия показалась мне знакомой. Где-то я ее уже слышал, причем совсем недавно. Я снял с полки том «Кто есть кто». Да, правильно: капитан Бьярмуле был женат на Инге Бьярмуле, урожденной Хайми, выпускнице Санкт-Петербуржской Консерватории, лауреатке, дипломантке и прочая, и прочая. Это на ее концерт собиралась давеча Магда. Похоже, я опять вытащил пустышку.

Я позвонил в Дорожную полицию. С прошлых лет у меня еще оставались там приятели, и вскоре я уже знал, что «дацунов» модели «кабинет» в столице зарегистрировано четыре. Из них два — цвета «кола». Причем один «дацун» принадлежал как раз капитану Бьярмуле. Правда, синий. Но Кудесник мог ведь и ошибиться — ночью все кошки серы. Хотя июньские ночи в наших широтах светлые, однако в пятницу небо было плотно затянуто тучами, я это хорошо помнил, а фонари — как и положено по сезону — отключены. Во-вторых, кто мешал обладателю второго коричневого «дацуна» приехать в гости к обитателям дома на Подгорной, 22? Правда, владельцем этой машины числился хозяин небольшого спортивного магазинчика на площади Труда, — того самого, где я собирался присмотреть себе ласты. Но что с того? Стоило проверить и такой вариант.

Через полчаса я выяснил два любопытных обстоятельства. Капитан Бьярмуле пересекал в настоящее время Атлантический океан, и возвращения его судна можно было ждать не раньше, чем недели через две. «Дацун» же владельца спортивного магазина вот уже десять дней находился в авторемонтной мастерской. Так что с этой версией приходилось, пожалуй, проститься. Навсегда.

Под конец я сделал еще один звонок — на этот раз на кафедру биармской литературы филфака. Узнав о столь углубленном интересе частного сыщика к реалиям «Бьярмскринглы», доцент кафедры Борис Брумман любезно согласился принять меня в любое время. Сговорились мы на полудне.

— Знаете, — оказал мне Брумман, когда мы уселись в пустом в этот час малом читальном зале университетской библиотеки, — вы меня удивили не тем, что вы частный сыщик, хотя, признаюсь, я о таком в Биармии не слыхивал; и даже не тем, что частный сыщик интересуется «Бьярмскринглой». Но скажите на милость, как вы ухитрились напасть на одно из самых темных мест, которых, кстати, там не так уж много?

— Судьба, — улыбнувшись, развел я руками. Вдаваться в подробности не хотелось. Да и ни к чему было: вопрос явно носил чисто риторический характер.

— Видите ли, темные места и загадочные реалии есть во всяком эпосе. Так, никто не знает, например, что же такое «див» в «Слове о полку Игореве». Читали?

Я кивнул. Правда, это было давно, еще в мальчишеские годы, в пору недолгого, но довольно серьезного увлечения историей. Точнее, собственно, археологией, — я мечтал тогда о лаврах Шлимана, Картера и Гонейма. Естественно, в памяти с тех пор удержалось не так уж много, но сейчас это не имело ни малейшего значения.

— Тогда вы, наверное, помните, — продолжал Брумман, — таинственное существо, которое «кличет връху древа, велит послушати земли незнаеме, Влъзе и Поморию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутороканский блъван». Каких только версий ни выдвигали, чтобы этого самого «дива» объяснить! Это-де и мифическое существо восточных народов, что-то вроде гибрида лешего с вещей птицей. И дьявол, а точнее, пользуясь словами Ипатьевской летописи, «земли дьявола». И традиционный фольклорный леший (опять, видите, леший!), но уже из брянских лесов. И метафорический образ половецкого разведчика. И, наконец, самый обыкновенный удод, симпатичная такая хохлатая птичка. Даже до прирученного реликтового гигантопитека кто-то додумался… Ну, а проще всего — и такова, кстати, общепринятая точка зрения, — объяснять примерно так: «Традиционный фольклорный образ». И Бог с ним, что в фольклоре он больше нигде не встречается, — в русском фольклоре, я имею в виду. Зато все просто и понятно, не правда ли? Вот так же и с «Йомалатинтис» в «Бьярмскрингле». Надеюсь, про богиню Йомалу вам объяснять не надо?

Я снова кивнул. Брумману этого было вполне достаточно.

— Так вот, скульптурные изображения Йомалы нередко выполнялись с пучком стрел в правой руке, этот пучок и назывался «Йомалатинтис». Можно сказать, он является таким же непременным атрибутом Йомалы, как молния Зевса. Хотя немало сыщется изображений Зевса вовсе без перуна и Йомалы без стрел. Каждая стрела Йомалы — «йомалатинта» — имела овальный наконечник, украшенный изображением глаза. Отсюда, кстати, и слова о «зорких глазах Йомалатинтис». Между прочим, именно эта особенность стрел Йомалы позволила некоторым спекулянтам-псевдоисторикам вдоволь наболтаться в свое время о «самонаводящемся оружии древности». Если, конечно, одиннадцатый век, когда складывался основной свод «Бьярмскринглы», записанной, как известно, только в семнадцатом столетии, можно считать древностью. Ну да что с полузнаек спрашивать! Была у йомалатинт и еще одна особенность — хитроумно закрученное оперение, которое можно прекрасно рассмотреть на некоторых из сохранившихся изображений. Оно делало полет стрелы беззвучным, в отличие от свистящих или гудящих охотничьих и боевых. Отсюда, как вы понимаете, слова о «немых стрелах Йомалатинтис».