Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1 - [101]

«Да что ж они все, в самом деле?! Сговорились все мне нервы трепать, что ли?!» — с мукой думала Елена.

— Если я тебе нравлюсь — ты сейчас же поедешь со мной на флэт! Решайся! — вымогая из нее решение, Цапель вместо обычной растворяющейся нежности вызывал в ней только беспомощную оторопь и желание разреветься.

И в этом силовом ультиматуме ей слышалось что-то глубоко нечестное.

— Миша, ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь. Но прямо сейчас я пойду на занятия в университет.

А в другой день, когда Елена вернулась из школы, то застукала Анастасию Савельевну за каким-то странным телефонным разговором: куря, закрывшись в кухне, мать истерично шантажировала кого-то по телефону ее, Елены, несовершеннолетним возрастом. Елена, похолодев от гнева (сообразив, что Анастасия Савельевна умудрилась подловить звонок Цапеля), ворвалась в кухню и вырвала штепсель из телефонной розетки.

— Женат! И живет в Подмосковье! Поздравляю! — не своим, истерически-ликующим голосом вскричала мать, кидая на холодильник трубку. — Нашла себе достойного жениха!

Реплику «женат» Елена, разумеется, сразу же отмела как гнуснейшую клевету, придуманную матерью в истерике. А вот фразочка про Подмосковье тем гнуснее из уст Анастасии Савельевны звучала, что она с детства приучала Елену, что нет ничего более позорного, чем характеризовать человека не по его душе и уму, а по его социальному или материальному положению.

— Я против того, чтобы ты с ним встречалась! Если ты пойдешь с ним еще раз на свидание — можешь домой не возвращаться! — кричала мать, пробегая в свою комнату.

И когда Елена поправила штепсель в розетке, и Цапель через минуту перезвонил, — Елена, разумеется, быстро сказала:

— Да, привет, через час встречаемся, там же.

Было солнечно. Из-за грязи (за последние дни несколько раз то оттаивало, то подмораживало) морщинистые перемёты инея на мостовых в центре были скорее даже не ледового, а плесневого цвета. Цапель ни слова почему-то о разговоре с матерью ей не говорил — а как обычно травил анекдоты и целовал ее на каждом шагу. Было так скверно на душе из-за материной истерики — что и ей самой как-то хотелось обо всем забыть — забыть о материном «домой можешь не возвращаться», да и о том, что возвращаться домой после этих гнусных материных предательств и омерзительных материных бестактных выходок не хочется вовсе.

И забыть обо всей этой жалкой обидной ерунде было рядом с Цапелем совсем, совсем нетрудно. И после первого же затяжного поцелуя она вновь полностью растворилась в его жарких объятиях.

— Знаешь, Мишенька, — сказала она, вжикая (звучно, до зуда в собственных зубах) ногтем указательного по молнии на воротнике его куртки, — ты, пожалуй, завтра мне не звони: у меня некоторый напряг дома. Давай сразу просто условимся: завтра встречаемся здесь же в четыре.

Когда до университетских занятий оставалось минут пятнадцать (время с отвратительной неотвратимостью и внезапностью вываливалось на них из государственных, уродливых квадратных резервуаров оного — со столбов: наручников часов Елена принципиально никогда не носила), и она застыла, прощаясь с Цапелем, подойдя к заветной подворотне с Грановского (подсмотренной Еленой у старшекурсников тайной муравьиной тропе, которой сзади, через двор, огибая здание, можно было выйди ко входу в университет), Цапель вдруг объявил ей:

— Всё, ты не пойдешь сегодня ни на какие занятия. Мы сейчас же поедем на флэт к моему другу.

Елена, целуя его, шепнула:

— Нет, Мишенька, я как раз пойду на занятия. Пожалуйста, не требуй от меня того, что я…

— Нет, ты никуда не пойдешь, ты едешь со мной, — и схватил ее в охапку, как будто силой желая удержать.

Она с изумленным смехом вырвалась из его рук.

— Да что ты делаешь?

— Тебе хорошо со мной? Я тебе нравлюсь? Если ты уйдешь — значит я не нравлюсь тебе.

Вместо смеха Елена уже опять чуть не плакала — из-за этого его пыла. Ответить на который могла только очередными поцелуями. Мимо — как раз в момент очередного взаимного любовного затмения — хмуро прочапал, хищно выгнув шею параллельно земле, и облизывая губы, зеленолицый мальчик-хамелеон, со сморщенным школярским портфелем через плечо, на занятия.

— Пожалуйста, Мишенька… Ну это же не честно… Что за вымогательство? Ты не можешь вот так вот вымогать из меня решение… Ты же и так знаешь, что я к тебе чувствую… Отпусти меня. Или, хочешь, пойдем лучше со мной вместе на фонетику?

Цапель, вместо дальнейших переговоров, перехватив ее еще крепче за талию, повел к ближайшему жилому дому.

— Куда ты меня… — смеялась Елена. — Куда ты меня ведешь? Сумасшедший… У меня осталось всего четверть часа до фонетики…

Первый подъезд, темно-бордовую дверь которого Цапель рванул на себя, оказался заперт.

— А я вот сейчас нагоню на тебя такой крэйзы, что ты поедешь со мной, — страстно целовал ее опять, притянув к себе, Цапель.

— А что такое крэйза? — смеясь, вырывалась она из-под его рук.

Влетев с размаху вместе с ней в другое парадное (какого-то паскудного, с виду — маршальского, дома) и захлопнув за собой дверь, Цапель прижал ее к следующим, уже запертым, внутренним дверям с такой страстью — что от безумных поцелуев и ласк в этом абсолютно темном тесном предбаннике ей показалось, что еще секунда — и его щедро вылепленные великолепные поликлетовы стати, впечатавшиеся в ее тело, сейчас с грохотом выбьют, вместе с ней, дверь.